“«А моя макака у свекрови полы драит» — ржал он на корпоративе. Но дома его ждал сюрприз «А моя обезьянка сейчас у тёщи дома прибирается!» — громко заявил он на корпоративе. А вот дома его ждало совсем другое настроение… Корпоративный вечер начался для Вадима в отличной форме: Новый год не за горами, премии уже в кармане, кругом шум веселья, звон бокалов и задорная музыка. Он был душой компании — остроумный, жизнерадостный, умеющий подать любую историю так, что даже самые сдержанные коллеги начинали смеяться. Его обожали за способность разрядить любую ситуацию. – А моя обезьянка сейчас у тёщи полы моет! – во всеуслышание объявил он, поднимая бокал. – Чтобы не отвлекала меня здесь, пока я вас развлекаю! Зал снова взорвался смехом. Кто-то одобрительно хлопнул в ладоши, кто-то нервно хмыкнул. Лишь одна девушка из соседнего отдела резко опустила взгляд. Слово «обезьянка» больно задело её. У самой память о сестре, которую муж так же шутил называть… а потом просто ушёл к молоденькой студентке. Но Вадиму было не до чужих переживаний. Он чувствовал себя царём бала. Жизнь казалась ему удачной, безоблачной и щедрой. Тем временем дома Оля, его жена, стояла у плиты в маленькой кухне. Её ладони были покрыты трещинками от бесконечного мытья и использования едких средств. С самого утра она мыла окна, помогала свекрови закатывать заготовки на зиму, бегала в магазин, потом снова возвращалась к плите. Мать Вадима была строгой женщиной, требовательной и нетерпеливой. «Невестка должна быть хозяйкой в доме!» — говорила она всегда. Оля не жаловалась. Она понимала, что муж много работает, устаёт, и хотела быть для него опорой. Иногда ей не хватало простого внимания или слова благодарности. Но она терпела. Потому что любила. Поздно вечером, когда дети уснули, а свекровь ушла к себе, Оля открыла телефон и случайно попала в прямой эфир с корпоратива. Одна из сотрудниц вела трансляцию. Слышались смех, музыка… и вдруг: – А моя обезьянка сейчас у тёщи полы моет! Оля замерла. Не сразу поняла, о ком это. Обезьянка? Это про неё? Когда Вадим вернулся домой под утро — довольный, с запахом алкоголя и чужих духов на одежде — Оля не произнесла ни слова. Просто посмотрела. Долго, тихо, без слёз. И впервые он почувствовал страх. – Что случилось? — спросил он, сбрасывая пальто. Жена молча положила перед ним телефон и включила запись. Улыбка исчезла с его лица. Тишина повисла в комнате плотным занавесом. – Это была шутка… Ты же знаешь, как бывает на таких мероприятиях, — пробормотал он. – Шутка? — спокойно ответила Оля. — А ты знал, что весь день я убиралась у мамы? Что я почти ничего не ела, потому что мне сначала нужно было всё сделать? Что я, твоя «обезьянка», делала всё это ради тебя? А ребёнок заболел — температура, лекарства нужны, и я бежала в аптеку одна, пока ты развлекался? Голос её был ровным, но внутри — лед. Вадим опустил глаза… …Он стоял, как провинившийся школьник, не зная, куда деть руки, что сказать, куда посмотреть. Всё внутри него сжалось от её слов. Это больше не была Оля, которую он знал — мягкая, уступчивая, молчаливая. Перед ним стояла женщина, израненная, но гордая, уставшая, но сильная.

— Я… я не хотел тебя обидеть, правда. Просто все смеялись, и… — начал он, но осёкся под её взглядом.

— Смеялись? — переспросила она, по-прежнему спокойно. — А мне было не смешно, Вадим. Мне было больно. Потому что пока ты смеялся, я стирала рубашки, гладила брюки, кормила твою мать, носилась с больным ребёнком. А теперь, оказывается, я — твоя “обезьянка”?

Он попытался подойти, дотронуться до неё, но она отстранилась. Не грубо — отчуждённо. Как будто между ними выросла невидимая стена.

— Ты всегда считал, что если я молчу, значит, мне всё нормально? Нет. Я просто слишком долго терпела. Потому что любила. Потому что хотела сохранить семью. Но ты… — в её голосе задрожала нота боли. — Ты выставил меня посмешищем перед всеми. Как вещь. Как прислугу.

— Прости меня, Оля. Я идиот, — прошептал он, опускаясь на колени перед ней. — Я не знал, что тебя так заденет…

— А может, если бы ты хоть иногда смотрел на меня не как на фон к своей жизни, а как на человека рядом… ты бы знал, — прошептала она в ответ и отвернулась.

В комнате вновь воцарилась тишина. Но это была уже не та тишина — не неловкая, не злая. Это была тишина осознания. Что-то оборвалось между ними. Что-то, что не склеишь ни цветами, ни подарками, ни словами “я не хотел”.

— Я уйду на пару дней к маме, — сказала она, собирая в сумку вещи ребёнка. — Не звони. Мне нужно подумать.

И он не остановил её. Только стоял, глядя, как закрывается за ней дверь, ощущая, что вот теперь он действительно один.

А на кухонном столе осталась тарелка с недоеденным ужином. Её ужином. Которы

й он даже не заметил.

На следующее утро тишина в квартире звенела в ушах. Вадим проснулся рано, непривычно рано. Он не пил чай, не включал телевизор, даже телефон не трогал. Он просто сидел за кухонным столом, уставившись на ту самую тарелку с остывшей едой. Как будто в ней была вся его жизнь — заботливо приготовленная, незамеченная, отброшенная.

Весь день он был как в тумане. Он не пошёл на работу, не отвечал на звонки коллег. Он думал. Впервые за долгое время он думал не о себе, не о премиях и тостах, а о ней. О том, как она терпела, как молча улыбалась, когда ему было не до неё. Как она прятала усталость, чтобы не нагружать его. Как она любила.

А он? Он смеялся. Над ней. Перед чужими людьми. Он растоптал её чувство собственного достоинства. За что? За минуту дешёвого веселья?

Он нашёл старую фотографию. Их первая зима вместе. Она в шапке с помпончиком, держит его за руку, улыбается. Настоящая, светлая, живая. Ему стало больно до тошноты.

В тот же вечер он поехал к её матери. Сердце стучало в груди, как у школьника перед экзаменом.

— Здравствуй, Вадим, — сухо сказала тёща, открыв дверь. — Она не хочет с тобой говорить.

— Я не к ней. Я — ради неё, — ответил он и протянул коробку. — Там всё, что я должен был говорить не на корпоративах, а ей. Каждое слово. Каждый день.

Ольга увидела его из окна. Он стоял на крыльце, с коробкой в руках. Не цветы. Не подарки. А письма. Написанные им. Её сердце дрогнуло.

Поздно ночью она всё же открыла коробку. На каждом листе — его почерк. Без оправданий, без жалоб. Просто — извинения. И воспоминания. Как он влюбился. Как гордился ею, но не говорил. Как боялся потерять, но не показывал.

А в конце — одно письмо, без даты.

«Если ты читаешь это — значит, я всё ещё надеюсь. Надеюсь, что ты простишь. И что однажды мы снова сможем быть командой. Но уже настоящей. Без обезьян. Без шуток. Только с любовью».

Она закрыла глаза. И заплакала. Не от боли — от того, что, может быть, что-то ещё можно спасти.

Через два дня она вернулась. Не навсегда. Но — поговорить. Посмотреть в глаза. Понять, осталась ли ещё между ними та нить, что связывает не тела — души.

И Вадим… больше никогда не шутил. Особенно о ней. Потому что теперь он знал цену её мо

лчания. И силу её любви.