Вернувшись домой из-за отменённого рейса, Катя застыла на пороге, будто удар молнией пронзил её изнутри:
Вернувшись домой из-за отменённого рейса, Катя застыла на пороге, будто удар молнией пронзил её изнутри:
— Что угодно… но только не это…
— Этого не может быть… — прошептала она, с ужасом глядя на приоткрытую дверь спальни. Мужа не было видно, но чужие глаза, смотрящие на неё с издёвкой, она не забудет никогда.
Шок.
Оцепенение.
Полный отказ принять реальность.
Она стояла неподвижно, словно каменная статуя, глядя в ту самую щель между дверью и косяком — как в бездну, где пряталась сама боль.
— Ой… привет? — муж заметил её, легко соскочив с кровати. — Ты чего? Разве ты не должна быть в самолёте?
Он подошёл к ней без тени волнения. Говорил буднично, будто речь шла о бытовом пустяке. Как будто всё в порядке, а она просто не вовремя вернулась.
В его голосе не было ни капли вины. Только скука и легкое раздражение. Он пожал плечами:
— Я сейчас провожу девушку и вернусь…
Перед тем как захлопнуть дверь спальни, он бросил:
— Одевайся, солнышко…
Это «солнышко» будто ударило Катю по лицу. И вывело из шока.
— Вот как… Значит, ты умеешь быть ласковым, Эдик, — горько подумала она. — Но не со мной. А я искала причины, читала статьи, думала, что потеряла его любовь… А всё было просто. И до отвращения подло.
Катя автоматически набрала мамин номер.
— Привет… Вы с Марусей ещё не ушли в парк? Отлично. Я сейчас приеду. Подожди чуть-чуть, у меня нет ключей.
—
Кате было шестнадцать, когда она впервые увидела Эдика — друга брата её подруги Алёнки. Он показался ей идеалом, недостижимым, словно сошедшим с обложки журнала.
Они праздновали день рождения в кафе. Катя не хотела идти — шум, незнакомые лица — но Алёнка уговорила.
Именно в тот вечер её жизнь изменилась. Судьба подбросила ей развилку. Она выбрала путь — и пошла по нему.
— Малышка, ты ещё совсем ребёнок, — усмехнулся Эдик, когда она сгорая от смущения пригласила его на танец. — Куколка. Но я с малолетками не вожусь.
— Мне шестнадцать! У меня уже есть паспорт!
— Ну если есть паспорт, тогда другое дело, — улыбнулся он.
Эта улыбка стала для неё судьбой.
Он вернул её к столику… и больше не смотрел в её сторону. Его внимание принадлежало взрослой блондинке, которая висела у него на шее.
— Но она же старая! — прошептала Катя, еле сдерживая слёзы. — Ей за двадцать пять…
Она сбежала домой, придумав отговорку, что родители вызвали.
После этого стала постоянно бывать у Алёнки — всё надеясь снова увидеть Эдика.
— Ты что, его ждёшь? — догадалась подруга. — Скажу Пашке, чтоб предупреждал.
Так и стало. Стоило Эдику появиться, Катя тут же оказывалась рядом. Он её не замечал.
— Почему? Я ведь красивая… Может, у него кто-то есть? — мучилась она.
— Нет, — уверяла Алёнка. — У Пашки спросила. Никого.
Катя ликовала. Всё впереди! Когда ей исполнится восемнадцать, всё изменится. Она верила в это. Ждала. Считала дни. И готовилась.
Ходила на свидания, но не позволяла слишком многого. Хранила себя для него. Иногда — почти невинные эксперименты с поцелуями, с прикосновениями… но настоящей близости — никогда.
Она знала: первой будет с Эдиком.
—
На своё восемнадцатилетие Катя устроила праздник. Родные, друзья, и конечно, Эдик.
— Алёнка, умоляю, пусть он придёт! — просила она.
Он пришёл.
Она надела лучшее платье, сделала идеальный макияж. Она была уверена: он не устоит. Узнает, что она сохранила себя только для него. Что она взрослая. Готовая к любви.
— Ого! Да ты прям мисс Вселенная, — фыркнул он. — Самая красивая на планете!
В его голосе — насмешка. Не восхищение. Он по-прежнему видел в ней ребёнка.
Катя будто оглохла. Всё, во что верила, ради чего жила — рухнуло. Это должен был быть её новый рассвет. А стал — концом.
—
Молчание. Руль дрожит в руках. Дорога размыта слезами. Лишь в парке, увидев маму и Марусю, Катя позволила себе распасться на части.
— Что случилось, дочка? — испуганно спросила мама.
— Потом… пожалуйста…
Маруся подбежала:
— Ты плакала? Кто тебя обидел?
Катя опустилась на колени, прижала девочку к себе и шепнула:
— Никогда не влюбляйся в тех, кто не видит, как ты стараешься.
—
Прошли недели. Катя жила в доме матери. Тишина, ночь, потолок, мысли. Перемотка памяти. Слова, взгляды, ожидания. Всё, что было сладким — стало ядом.
— Он никогда тебя не любил, — тихо сказала мама. — Он был твоей иллюзией. А ты — девочка, которая хотела стать взрослой слишком рано.
Это было больно. Но честно.
—
Однажды она зашла в кафе, где всё началось. Села. Заказала чай.
Подошёл официант. Высокий, с добрыми глазами.
— Простите… мы не знакомы? Уверен, я вас где-то видел…
Катя подняла взгляд. Впервые за долгое время — с лёгкой улыбкой:
— Возможно. Но раньше я никого не замечала. Только одного.
— Значит, многое упустили, — улыбнулся он. — Надеюсь, теперь вы увидите больше.
—
И в тот вечер что-то сдвинулось. Она не бросалась в чувства. Не убегала от боли. Просто… позволила себе быть.
Эдик звонил. Писал. Приходил. Ждал.
— Ты изменилась, — сказал он. — Стала женщиной. Хочешь… начнём всё с нуля?
Катя посмотрела на него. Спокойно. Зрело.
— Нет, Эдик. Я выросла. А ты — нет.
—
Когда она возвращалась домой с тем самым официантом — Сашей, он спросил:
— А тебя кто-то когда-то любил по-настоящему?
Катя подумала. Улыбнулась.
— Да. Я сама.
Это не была победа. Это было освобождение.
—
С тех пор прошли два года.
Утро. Квартира с окнами на реку. Кофе с кардамоном. Солнце. Тишина. Письма от читателей:
«Вы помогли мне поверить в себя».
Она больше не доказывает, что достойна любви. Она знает это.
Саша — рядом. Без клятв. Без обещаний. Просто — рядом.
— Спасибо, — сказал он однажды, даря ей пионы.
— За что?
— За то, что ты умеешь быть настоящей.
Катя заплакала. Но на этот раз — от счастья.
И в ту ночь она поняла: она целая. Всегда была.
Не потому чт
о кто-то её любит.
А потому что научилась любить себя.
И это — начало настоящей истории.
Истории женщины. Не «малышки».
Катя. Целая. Живая. Свободная. Настоящая.
И — счастливая.