Два дня Полинка просидела в доме, где не было отопления. Холод стоял жуткий, но девочка знала: это её дом, её собственный уголок, где она в безопасности.

 

Мама ушла днём в среду и строго наказала дочке никуда не выходить. Когда Полинка ложилась спать, печь еще топилась, а утром в доме стало зябко — тепло ушло вместе с ночью.

 

Мамы не было, девочка выбралась из-под одеяла, надела валенки и побежала на кухню. Всё осталось по-прежнему: на столе стояла закопчённая кастрюля. В ней, как помнила Полинка, лежали четыре сваренные в кожуре картошки. Две она съела вечером. На полу стояло почти полное ведро с водой.

 

Полинка очистила две картошины, посолила их и съела, запивая простой водой. От подпола тянуло холодом, и девочка снова забралась в кровать.

 

Лежа под одеялом, она прислушивалась к доносившимся с улицы звукам. Полинка ждала, что вот-вот хлопнет калитка — и мама вернётся. Она затопит печь, в доме станет уютно и тепло. Мама сварит картошки и высыплет её на стол, а Полинка будет катать горячие клубни, чтобы они быстрее остыли.

 

В прошлый раз мама принесла два пирожка с капустой и горячий чай. Теперь же ни пирожков, ни чая не было. И самое главное — уже темнело, а мама всё не возвращалась.

 

Пока не стало совсем темно, девочка опять отправилась на кухню, доела оставшуюся картошку, набрала воды в кружку и поставила её рядом с кроватью. Потом надела старую мамину толстовку, натянула капюшон и укрылась одеялом.

 

За окном была ночь, в доме — холод и тишина. Шестилетняя Полинка лежала в кровати под потёртым стеганым одеялом, пыталась согреться и ждала возвращения матери.

 

Утром ничего не изменилось, только в доме стало ещё холоднее, а еды — совсем не осталось.

 

Полинка принесла из коридора пять поленьев — пришлось сходить дважды. Затем она подтащила к печке табуретку, встала на него и попыталась открыть заслонку кочергой. Получилось не сразу — на голову посыпалась сажа и мелкая труха.

 

Она много раз видела, как мама растапливает печь, и теперь повторяла каждое движение. Сначала положила два полена, потом оторвала несколько листов от старой газеты, смяла их и засунула между дровами. Сверху добавила сухую бересту и еще одно полено. Подожгла бумагу и бересту. Как только пламя начало охватывать дрова, Полинка добавила остальные два полена и закрыла дверцу печи. После этого Полинка……. …После этого Полинка присела рядом на тёплый, ещё не прогретый пол и стала смотреть, как через щели в печке вспыхивают языки пламени. Огонь жил своей жизнью, трещал, гудел, и от этого звука в груди девочки стало немного спокойнее. Как будто рядом кто-то был. Как будто мама где-то совсем близко и скоро войдёт, стряхивая снег с плеча, с привычным уставшим, но ласковым взглядом.

 

Полинка сидела неподвижно, прислушиваясь к каждому звуку. Но за окном была только тишина. Лишь ветер изредка стонал в щелях, и на крыше что-то постукивало — может, ледышка, может, старая ветка.

 

Когда в комнате стало чуть теплее, девочка надела варежки, взяла ведро и вышла на улицу за водой. Возле колодца было пусто. Деревня стояла как вымершая. Ни одного следа во дворе, только её маленькие отпечатки на снегу, ведущие к крыльцу и обратно.

 

Полинка набрала воды, стараясь не расплескать, и вернулась в дом. Сидела на табуретке, держала ладони над печкой, мечтая о кусочке хлеба… или, может, снова о пирожке с капустой.

 

Но мама не приходила.

 

Полинка не плакала. Она крепко держалась, потому что мама велела быть сильной, потому что в доме должно было быть кому ждать и беречь тепло.

 

Прошёл ещё день. Потом — ещё ночь.

 

На четвёртое утро Полинка проснулась от странного шума. Было темно, но не совсем — за окном, словно тенью, двигалась фигура. Кто-то постучал в окно — осторожно, нерешительно. Девочка прижалась к стене, сердце застучало громко-громко.

 

— Поля, — прозвучал хриплый голос. — Это тётя Нина. Ты дома?

 

Полинка подбежала к двери и дрожащими руками откинула засов.

 

На пороге стояла соседка — с тревожным лицом, в платке и с сугробом снега на плечах. Она посмотрела на девочку, на печь, на ведро с водой… и быстро вошла, обняв Полинку так крепко, как давно никто не обнимал.

 

— Где мама, Поленька? — спросила она шёпотом, словно боялась услышать ответ.

 

— Она ушла… в среду… — прошептала девочка. — Сказала, чтобы я никуда…

 

Тётя Нина больше ничего не сказала. Только сжала губы и, не отпуская Полинку, стала раскладывать принесённый узелок: кусок хлеба, сало, варёные яйца.

 

Позже, когда пришли взрослые, когда раздавались тревожные голоса, когда кто-то поехал в город искать маму, Полинка снова сидела возле печки — уже с куском хлеба в руке, завернутая в теплую шаль. Но внутри у неё оставалась та же надежда: вот сейчас — хлопнет калитка. И мама вернётся.

 

А пока… дом был тёплым. И в нём горел огонь, который она сама сумела зажечь.

 

Прошла неделя. Маму так и не нашли.

 

Соседи говорили разное: кто-то уверял, что её видели в городе, кто-то шептал о несчастье на трассе. Но никто не знал точно. Полинка всё ещё каждое утро бежала к окну и прислушивалась: не скрипнула ли калитка, не заскрипел ли знакомый шаг по насту. Но всё было напрасно.

 

Тётя Нина забрала девочку к себе, в тёплый дом с большим табуретом у плиты и запахом запеканки. Полинка сначала не хотела уходить, просила остаться “ещё на один день — вдруг мама придёт”, но потом согрелась, осмелела, привыкла. Тётя Нина аккуратно закрыла дом, оставив в нём всё как было. Сказала: “Пусть ждёт тебя, Поленька. Пусть будет твоим уголком.”

 

Вечерами девочка сидела на старом диване у окна, смотрела в темноту и прижимала к себе куклу, которую мама сшила из тряпок — с кривыми глазами и пуговицей вместо носа. И думала: мама обязательно вернётся, просто ей очень-очень трудно дойти… но она идёт… идёт сквозь снег, сквозь ночь, сквозь молчание.

 

Прошло много лет. Полина выросла. Поступила в училище, потом работала медсестрой в районной больнице. Тётю Нину давно похоронили, и теперь в доме, где когда-то трещала печка, жила она сама.

 

Каждую зиму, когда первый снег ложился на землю, Полина ставила на подоконник горячий чай и два пирожка с капустой. И говорила:

 

— Мама, если ты где-то там — я всё ещё жду. Дом тёплый. Печка горит. Я умею её топить.

 

И тогда казалось: кто-то тихо-тихо проходит мимо дома, не заглядывая в окна, но оставляя за собой лёгкий след на снегу. Тот, который видят только дети. Или те, кто когда-то слишком долго ждал в темноте.