Дверь спальни закрылась с тихим, но неумолимым щелчком. Этот звук отрезал Антона от мира, который еще час назад казался таким прочным – мира их молодой семьи, их общего будущего в этих стенах. Он стоял посреди гостиной, оглушенный грохотом захлопнувшейся входной двери (мать) и этим тихим, ледяным щелчком (жена). Воздух был густым от невысказанных обвинений и горького запаха миндального безе, доносившегося от ненавистного торта.

*”Мужчина должен чувствовать себя хозяином… Чтобы не было разговоров…”*

Его собственные слова, жалкие и предательские, эхом стучали в висках. Он видел, как отшатнулась Милана, как погас свет в ее глазах – тот самый свет, который заставлял его сердце биться чаще с первого свидания. Теперь там была только пустота и лед. И виной всему – он. Его слабость. Его вечная попытка угодить обоим, которая всегда оборачивается предательством одного.

**Спальня.**

Милана прислонилась спиной к холодной древесине двери. Дыхание срывалось, но слез не было. Только жгучая, иссушающая ярость и… боль. Невероятная боль. От слов свекрови – да. Но в тысячу раз сильнее – от молчаливого согласия Антона. От того, что он *понял* мать. Что он считал ее требование если не справедливым, то… логичным. “Разумным”.

Она посмотрела на свою ладонь. Отпечаток ключа – маленький, зубчатый шрам – горел на красной коже. Этот ключ, символ родительской любви и веры в ее счастье, только что стал пешкой в грязной игре. А ее муж… ее Тоша… оказался не рыцарем, а марионеткой.

В кармане завибрировал телефон. Родители. Мама. Милана сжала челюсти. Нет. Не сейчас. Она не сможет говорить. Не сможет объяснить, что их щедрый дар, их жертва, уже стала яблоком раздора, камнем на шее ее брака. Она отвергла вызов. Звонок стих, оставив после себя гнетущую тишину.

**Гостиная.**

Антон наконец сдвинулся с места. Его ноги сами понесли его к спальне. Он поднял руку, чтобы постучать, но замер. Что он скажет? “Прости”? Это звучало бы фальшиво. “Я не это имел в виду”? Но он именно это и имел в виду. Страх перед матерью, перед ее осуждением, перед “разговорами” ее окружения – это было сильнее его любви к Миле в тот роковой момент. Сильнее уважения к ее родителям.

Его рука опустилась. Он повернулся и, словно лунатик, направился к столу. Коробка с тортом Галины Петровны стояла там, как трофей победительницы, как напоминание о его поражении. С отвращением, с внезапно накатившей тошнотой, он схватил коробку. Безе хрустнуло под пальцами. Он прошел на кухню и швырнул торт в мусорное ведро. Подарок матери. “Забота”. Яд.

Звонок в дверь заставил его вздрогнуть. Сердце бешено заколотилось. Мать? Вернулась добить? Или Мила решила уйти? Он бросился к двери, дико надеясь увидеть жену, но опасаясь встретить мать.

На пороге стоял курьер с огромным букетом белых роз.

— Милане Аркадьевне? От Аркадия Семеновича и Людмилы Петровны. С новосельем и пожеланием семейного счастья в новом доме. Распишитесь.

Антон механически расписался, принял тяжелую охапку цветов. Аромат роз, нежный и пьянящий, ударил ему в нос, такой контрастный после запаха разбитых надежд и выброшенного торта. Он закрыл дверь и прислонился к ней, держа букет. Родители Милы. Их безусловная любовь. Их вера. Их деньги, вложенные в этот дом. Дом, который теперь был полем боя.

Он поставил цветы на стол в гостиной, туда, где час назад стоял торт. Белые розы – символ чистоты, невинности, новых начинаний. Они смотрелись здесь теперь как насмешка. Как укор.

Из-за двери спальни не доносилось ни звука. Эта тишина была страшнее криков. Антон понял: он стоит на краю пропасти. По ту сторону двери – женщина, которую он любил, но предал самым подлым образом, не встав на ее защиту. А за его спиной, невидимая, но всесильная – тень его матери, чьи ядовитые семена упали на благодатную почву его собственных сомнений и страхов.

Он подошел к двери спальни. Не смея постучать, он прошептал, прижав ладонь к холодному дереву:

— Мила… Прости. Я… Я исправлю. Я поговорю с мамой. Я… Un

Он замолчал. Слова пустые. “Исправлю”? Как? Заставит ли он мать извиниться? Сможет ли он сам посмотреть в глаза тестю? И главное – сможет ли он стереть из памяти Милы тот ледяной, всепонимающий взгляд и слова: “**Теперь я все поняла**”?

Ответа не было. Только тишина, давящая, как камень на груди. Война перешла в позиционное затишье. Но Антон с ужасом осознавал: чтобы спасти брак, ему предстоит сражаться на два фронта. Против матери. И против собственной слабости. А времени, возможно, уже не осталось. Белые розы благоухали, напоминая о счастье, которое могло быть безвозвратно утрачено.