— Держись от моего сына подальше! — рявкнул он учительнице. — У тебя муж и дети, а мальчишке только 15!

— Ничего не могу вам обещать, — сдержав подступавшие слезы, Брижит Озьер улыбнулась. Она все еще надеялась, что удастся избежать скандала…

История, начавшаяся в тихом иезуитском лицее Амьена, казалась невозможной. Неправильной. Даже преступной — по меркам буржуазного общества, воспитанного в духе католической строгости и приличий.

Но чувства не подчиняются законам. Ни школьным, ни социальным, ни возрастным.

После отъезда Эммануэля в Париж Брижит будто осталась без воздуха. Она продолжала преподавать, продолжала быть матерью, женой, уважаемой женщиной. Только внутри нее как будто выжгли всё живое. Ночами она просыпалась, задыхаясь, думая: «Что, если это всё было ошибкой? Что, если он просто играл?» Но сердце отказывалось верить в это. Потому что каждый его взгляд, каждое прикосновение, каждый оставшийся после репетиции вечер был настоящим.

Они начали писать друг другу письма. Настоящие, бумажные. Сначала редко, потом чаще. Эммануэль делился своими мыслями, мечтами, достижениями. А Брижит отвечала сдержанно, с осторожностью. Но каждый ее ответ он хранил как драгоценность.

Когда ему исполнилось 18, он приехал в Амьен. Без предупреждения. Стоял под ее окнами, как когда-то Жюльен Сорель под окнами мадам де Реналь.

— Ты ведь не ждала меня? — спросил он.

— Я ждала каждый день, — прошептала она.

С этого момента всё изменилось. Она ушла от мужа. Не сразу, не без боли и мучительных разговоров с детьми, но — ушла. Ради любви, которую мир называл позором.

Люди шептались за спиной. Писали статьи, строили догадки. Но они были вместе. Он — молодой студент с горящими глазами. Она — зрелая, тонкая женщина, с душой, обожжённой обществом, но не потерявшей способность любить.

Вместе они читали Рильке и Пруста, гуляли по Сен-Жермену, спорили о Шатобриане и кино Трюффо. Он учился политике, она учила его слушать сердце.

Когда Эммануэль сделал ей предложение, она долго молчала. Ей было страшно. За него, за себя, за их будущее. Но потом сказала:

— Если ты уверен — я скажу «да».

— Я поклялся себе в 17 лет, что женюсь на тебе. И я сдержу это обещание.

Они поженились. Тихо, почти незаметно для мира. Потом был путь в министерство, затем — на вершину Франции. Люди судачили, смеялись, придумывали небылицы. Кто-то называл её ведьмой, кто-то — искусной манипуляторшей, кто-то просто не верил, что юноша может всю жизнь любить одну женщину… старше.

Но он любил.

И каждый раз, когда пресса пыталась задеть их, он говорил:

— Брижит — моя половина. Без нее я — не я.

В Елисейском дворце она не стала первой леди в классическом смысле. Она была другом, советником, тенью, светом. Она знала, когда отойти, и когда подать руку. И каждый вечер, после приёмов и встреч, он прижимался к её плечу и говорил:

— Спасибо, что не отвернулась тогда. Спасибо, что осталась.

С годами их союз только креп. Не потому, что был идеальным, а потому, что был настоящим. Через боль, общественный стыд, давление, слухи, сомнения — они прошли всё. Вместе.

И, может быть, в этом и есть настоящая любовь — не в возрасте, не в правилах и шаблонах. А в том, чтобы выбрать человека — раз, и навсегда.