Зерно Малютино Она сразу рассмеялась: пришли убивать. Окружённая детьми, Феденька, Ксения, она смотрела на львицу, глаза её горели огнём. Злодеи улыбались, смеялись, но боялись подойти. А как же подойдёшь? Зерно — детское! О её отце, Григории Лукьяновиче Скуратове-Бельском, прозванном Малюта Скуратов, говорили разное — и что руки у него по локоть в крови, и что душегуб, и что не жалеет девиц — но дома, с женой и дочерьми, Григорий Лукьянович был самой добротой. Смеялся в рыжую бороду, грозил игривой дочке толстым пальцем, но всё приговаривал: «Просит — не значит нищенка, дитя». «Просит» — любимая сказка отца. Мария, рождённая в 1552 году, была средней дочерью в семье отца и матери Матроны. Детство Мария провела под опекой отца вместе с сёстрами Анной и Екатериной. Девочек воспитывали в благочестии, несмотря на то что их отца Малюту называли Антихристом. Григорий Лукьянович был человеком веры, и после опричных походов много времени проводил, стоя на коленях в молитвенном углу, прося у Бога прощения за злые дела, совершённые по указу Государя. В 1571 году священник сообщил 19-летней Марии, что нашёл ей жениха — и какого! Ах, да ещё какого! Прекрасного, доброго, 18-летнего Бориса Фёдоровича Годунова, дорогого племянника главы Почтового приказа Дмитрия Ивановича Годунова! Многие боярские девицы мечтали выйти за Бориса под венец, но достался он Марии Скуратовой, чему девушка была несказанно рада. Свадьбу откладывать было нельзя: в том же 1571 году Мария стала законной супругой Бориса Фёдоровича. Этот брак оказался выгоден как Малюте Скуратову, так и Борису Годунову. Малюта породнился с царским ложем, а Борис через Скуратова значительно укрепил свои позиции при дворе……но не в этом счастье видела Мария.

После свадьбы Мария не чувствовала себя игрушкой в руках власти. Борис оказался не только выгодной партией, но и заботливым мужем. Он часто приходил к ней вечером, усталый после думских заседаний, и, положив голову ей на колени, шептал: «Ты у меня — покой. Ты — моё зерно». Она смеялась, напоминая: зерно — детское! Но и он, и она знали: именно в ней — та душевная крепость, которая удерживает его от жестокости, от холодной расчетливости, что окружала их при дворе.

Порой по ночам Мария просыпалась от воспоминаний — глаза львицы, те же, что были у матери, в лицо которой когда-то боялись смотреть злодеи. Она вспоминала Феденьку и Ксению, как держала их за руки, как сама, маленькой, пряталась за спину отца, когда к ним приходили с обысками.

Теперь же к ней приходили с поклоном. Её называли государыней, хотя формально ею не была. Она не гордилась — не любила титулы. Она любила Бориса, свои молитвы и огонь в сердце, который не гас с тех пор, как впервые рассмеялась перед лицом смерти.

Когда в 1584 году умер Иван Грозный, Мария не плакала. Она знала — грядёт новое. Борис становился всё ближе к трону, и это было тревожно. Она видела, как в нём борются две сущности: свет — от неё, от её отца, что молился ночами, и тень — от двора, от тех, кто шептал за его спиной.

Однажды, в тихий мартовский вечер, сидя у окна, Мария прошептала, глядя в сумерки: — Если трон — это крест, понесём ли его вместе, Борис?

Он не ответил сразу. Только подошёл, обнял за плечи и повторил: — Ты — моё зерно. С тобой — понесу.

Но где зерно — там и жатва.

Зерно Малютино (конец)

И жатва пришла.

В 1598 году Бориса короновали. Царь Борис. Мария — царица. Но не в блеске короны было её достоинство. Она оставалась той же Марией, дочерью Малюты, с тихим голосом, с глазами львицы, с любовью к жизни, детям и молитве. Народ смотрел на неё с надеждой. В ней видели не властительницу — мать. И она старалась быть ею, насколько позволяли придворные стены.

Феденька подрос, стал умён и горд, Ксения — кротка и светла, как весна. Мария учила их не власти, а милости. Говорила: «Просит — не значит нищенка. Милость — не слабость, а сила, что возносит душу». Слова отца звучали в ней, как песня, что не умирает.

Но годы не щадили. Не только тело — сердце. Слухи, заговоры, молчаливый страх среди ближних. Народ голодал. Урожаи погибали. Стон усиливался, и каждый стон отзывался в ней.

Борис, гонимый сомнениями, всё чаще сидел в тишине, забыв ласку. Смотрел в огонь, не слыша её слов. Мария знала — трон оказался не крестом, а распятием. И однажды он рухнул.

1605 год. Смерть Бориса. Неестественная, быстрая, как удар ножа во сне. Мария не плакала — молилась. Стиснув зубы, обняв Ксению, сжав руку Федора. Сердце её сжималось — за них, за тех, кто жил дальше, кто несёт зерно.

Но злодеи вернулись. Те, что когда-то смеялись, боялись подойти. Теперь — осмелели. Фёдора убили. Царя — мальчика. Ксению увели. Насилие, слёзы, тьма. А она стояла. Львица. Старая, но не сломленная.

И когда пришли к ней, чтобы убить — она рассмеялась.

Окружённая женщинами, сиротами, она смотрела в глаза новым палачам. Взгляд её горел тем же огнём, что в детстве. Она была не царицей. Она была зерном. Малютиным зерном, что не боится жатвы.

— Просит — не значит нищенка, — прошептала она. — А молится — не значит сломлена.

И закрыла глаза. С миром. С любовью. С огнём.

Потому что зерно, даже брошенное в землю, даст всход.