Когда Роме было три года, незнакомый мужчина привёл его в детский дом. Прошли годы — и теперь взрослый Рома намерен найти того, кто изменил его жизнь.

 

— Ну всё, ребята, мне пора! — крикнул Роман, запрыгивая на подножку уже тронувшегося поезда. С перрона ему махали друзья, кто-то пытался что-то крикнуть напоследок. Он улыбался. Три года прошло с тех пор, как он вернулся из армии. За это время успел устроиться на работу, поступил в институт на заочное отделение. А вот так вот — просто собраться и уехать куда-то в другой город — впервые.

 

С друзьями его связывала общая история — детский дом. В детстве они были детьми без родителей, а теперь стали взрослыми людьми со своими целями, мечтами, планами. Аня и Петя поженились, взяли квартиру в ипотеку и ждали ребёнка. Рома искренне радовался за них, немного завидовал — по-доброму, потому что хотел того же. Но его жизненный путь складывался иначе.

 

Ещё с самых первых лет в интернате он пытался понять: кто он такой? Откуда? Почему оказался здесь? Воспоминания были смутными, словно плывущие обрывки сна, но в глубине души оставалось тёплое ощущение чего-то хорошего в прошлом. Единственное, что удалось узнать — его привёл мужчина. Молодой, прилично одетый, лет тридцати.

 

О нём он узнал от бабы Нюры — старшей уборщицы, которая тогда ещё не вышла на пенсию.

 

— Я тогда была помоложе, глаз — как у ястреба, — рассказывала она. — Смотрю в окно, а он стоит под фонарём, держит малого за руку. Парнишке лет три, не больше. Говорит с ним серьёзно, как с взрослым. Потом звонок в дверь — и давай бог ноги. Я за ним, да только он шустрый оказался, будто и не было. Узнала бы сейчас — сразу. Нос у него был особенный — длинный, острый, как у Казановы. Машины рядом не видела — значит, местный. И даже варежки не надел ребёнку.

 

Рома, конечно, ничего не помнил. Но, размышляя годами, пришёл к выводу, что, скорее всего, это был его отец. Что случилось с матерью — оставалось загадкой. Однако в детдом его привели аккуратно одетым, ухоженным. Только одно насторожило воспитателей — большое белесоватое пятно на груди, тянувшееся к шее. Сначала решили, что ожог, но потом врачи определили: редкая форма родимого пятна. Баба Нюра говорила, что такие часто передаются по наследству.

 

— Да ладно, баб Нюра, ты хочешь, чтобы я теперь по пляжам ходил и всех людей на пятна проверял? — смеялся Рома.

 

Но женщина лишь вздыхала. Для него она стала самой близкой, почти родной. После выпуска она приняла его у себя дома:

 

— Пока тебе жильё не дадут — живи у меня. Не место тебе по съёмным углам мотаться.

 

Тогда Рома сдерживал слёзы — он ведь уже был мужчиной. Но как забыть те моменты, когда после очередной «справедливой» драки он приходил к ней в подсобку и рыдал у неё на коленях? Он всегда стремился защищать, даже если противостоял старшим. А она гладила его по голове и говорила:

 

— Хорошо, что ты такой добрый и честный, Ромка. Только жизнь с твоей натурой будет непростой. Очень непростой.

 

Тогда он не понимал этих слов. Только годы спустя осознал их глубину.

 

Аня была в детдоме с самого рождения. Петя появился позже, когда Роме было одиннадцать. Он был худощавым и высоким, а Пётр — замкнутым, впечатлительным. Его привезли после страшной трагедии: родители отравились поддельным алкоголем. Первое время Петька держался особняком. Но произошло событие, которое навсегда связало их троих в одну семью — хотя и не кровных, но настоящих родных.

 

Аню не любили. Рыжая, маленькая, тихая — идеальная цель для издёвок. Одни дразнили, другие щипали за косички, третьи просто пинали. В тот день старшие ребята особенно разошлись. Рома не смог остаться в стороне — он бросился защищать. Но силы были слишком неравны. Уже через десять минут он лежал на земле, прикрывая лицо от ударов. Аня кричала, размахивая портфелем, как мечом.

 

И вдруг всё прекратилось. Крики, пинки, насмешки — будто кто-то выключил. Чьи-то руки подняли Рому. Перед ним стоял Петька.

 

— Ты чего полез? Драться же не умеешь!

 

— А я должен был смотреть, как её бьют?

 

Петька задумался, потом протянул руку:

 

— Ты нормальный. По рукам?

 

С этого момента между ними зародилась дружба. Аня смотрела на своего спасителя с таким восхищением, что Роман не выдержал и закрыл ей ладонью рот:

 

— Закрой рот, а то муху проглотишь.

 

Петя рассмеялся:

 

— Эй, малышка, теперь если что — сразу ко мне. Скажи всем, что ты под моей защитой.

 

С того дня Петька взялся за физическую подготовку Ромы всерьёз. Сначала тому было скучновато — лучше бы книгу почитал, но Петя умел мотивировать. Со временем Рома вошёл во вкус. Вместо троек по физкультуре в дневнике поселилась пятёрка, мышцы стали крепче, а девочки начали чаще оглядываться ему вслед.

 

Первым из интерната уехал Петька. Аня плакала, а он обнял её и сказал…

 

… — Не реви. Ты теперь не одна. У тебя есть Ромка. Он не хуже меня. А может, и лучше. — Врёшь ты, Петька… — всхлипнула она. — А ты проверь, — подмигнул он и, сжав Рому в мужских объятиях, исчез за дверью.

 

Прошли годы. Жизнь разбросала их по разным дорогам, но ниточка, что связала их тогда, не порвалась. Они звонили, приезжали друг к другу, делились радостью и болью.

 

 

—

 

Поезд гудел, колёса мерно стучали по рельсам, а Роман сидел у окна и разглядывал пейзаж. В сумке рядом — блокнот с заметками, распечатки архивов, адреса, найденные через запросы и письма. Он готовился к этой поездке больше года. Всё ради одного — найти того мужчину с острым носом, который однажды оставил его на пороге детдома.

 

Он не знал, простит ли его, если найдёт. Не знал даже, хочет ли прощать. Но не знать — было тяжелее.

 

Первым делом он направился в районный архив. Сотрудница в очках села к компьютеру, надела очки и, нахмурившись, пробежала глазами по базе.

 

— Так, так… А вот и запись. Ваша фамилия, имя — всё совпадает. Привёл вас некий Виктор Андреевич Лавров. Год рождения — 1970. Местный. — Вы уверены? — У нас не так уж много случаев, когда ребёнка приводит мужчина с паспортом. Обычно — органы опеки или полиция. А здесь — добровольная передача, и даже заявление он написал.

 

Сердце Ромы застучало сильнее. Имя что-то отозвалось внутри, как слабый отклик в темноте.

 

— Есть адрес? — Был. Но это двадцатилетней давности. Сейчас там может быть кто угодно. — Я проверю.

 

 

—

 

Дом на окраине города встретил его заросшим палисадником и покосившимся забором. На стук никто не ответил. Но соседка, выбежавшая к калитке с ведром, нахмурилась:

 

— Виктор? Да давно его не видела. Года три как уехал. Вроде в Новосельск. К сестре, говорили. Слаб он стал, хромал. Вы ему кто? Роман не знал, что сказать. — Сын, — вырвалось вдруг.

 

Соседка смотрела долго. Потом кивнула. — Похож ты на него. Только взгляд другой — честный.

 

 

—

 

В Новосельске было сыро и тихо. Городок, забытый временем. Он нашёл нужный адрес не сразу. Дом выглядел опрятнее, с резными ставнями. Дверь открыла пожилая женщина в вязаном платке.

 

— Виктор Андреевич здесь? — А ты кто? — Мне нужно его увидеть. Это важно. Очень важно. Женщина долго вглядывалась, потом распахнула дверь: — Заходи.

 

Он вошёл и тут же увидел его — на старом диване у окна, с книгой в руках и одеялом на коленях. Глаза — усталые, лицо осунувшееся, но нос… тот самый. Длинный, острый.

 

— Вы… — Я. — Мужчина смотрел прямо, не моргая. — Ты вырос. Я знал, что придёшь.

 

Молчание растянулось. Роман сглотнул. — Почему?

 

Виктор вздохнул, словно ждал этого вопроса всю жизнь. — Твоя мать умерла. Резко. Сердце. Я остался с тобой один. Не справлялся. Боялся. Тогда мне казалось, что в детдоме тебе будет лучше. Тебя хотя бы не тронут мои долги, моя нищета, моя слабость. Я был никем, Рома. Ни работы, ни жилья. И я… испугался.

 

— Вы просто оставили меня. Даже не попытались. — В голосе Ромы дрожала боль.

 

Виктор кивнул, не оправдываясь. — Да. И это моя вина. Я смотрел на тебя — и видел её. А себя ненавидел за то, что жив, а она — нет.

 

Рома долго молчал. Потом подошёл. — У меня тоже не всё было гладко. Но я выжил. Благодаря людям. И если бы вы тогда остались… кто знает, каким бы я стал?

 

— Может, хуже. Может, лучше. Но ты стал мужчиной. — Виктор поднял руку дрожащими пальцами. — Я не прошу прощения. Не имею права. Просто рад, что ты нашёл меня.

 

Рома посмотрел в его глаза. И вдруг понял: этот человек уже наказан. Сам собой. Своей жизнью. Одиночеством.

 

Он молча сел рядом. И впервые за много лет они были вдвоём. Молчали. Но в этом молчании рождалось то, чего у них не было прежде — связь. Настоящая. Поздняя, но не пустая. И, быть может, не всё ещё потеряно.

 

—

 

Прошла неделя.

Роман снял комнату в местной гостинице и каждый день приходил к Виктору. Они мало говорили. Мужчина читал вслух газеты, рассказывал о прошлом — как встретил мать Ромы, как любил её, как терял себя после её смерти. Рома слушал, впитывал, наблюдал. И чем больше узнавал, тем сложнее было ненавидеть.

 

Виктор оказался не чудовищем, а сломанным человеком, который в важный момент дрогнул. Он не предал — он испугался. Но Рома больше не был тем трёхлетним мальчиком, которого можно было оставить. Теперь он решал сам.

 

На пятый день Виктор упал.

Скорая, больница, реанимация. Диагноз — инсульт.

 

Рома сидел в коридоре, как когда-то у двери в детдом, сжав руки в кулаки.

В голове крутились слова бабы Нюры: «Жизнь у тебя будет непростая, Ромка…»

 

Врачи спасли Виктора, но речь стала спутанной, движения — неуверенными. Он больше не мог жить один. Женщина, у которой он остановился, сказала прямо:

— Прости, но я не справлюсь. Он теперь совсем ребёнок.

 

Рома молча кивнул.

 

 

—

 

Через два месяца они уже жили вместе. Маленькая квартирка в его городе — та самая, что дали от завода. Там были простые обои, диван и, главное, спокойствие.

Виктор учился снова есть ложкой. Рома — быть рядом. Не как должник, не как мститель, а как человек, в котором вдруг выросло что-то похожее на прощение.

 

Аня и Петя часто заходили. Аня приносила пироги и гладила Виктора по плечу:

— Он добрый. Тихий. А нос у него действительно как у Казановы, — смеялась она сквозь слёзы.

— Ты бы видела, каким он был двадцать лет назад, — улыбался Рома.

 

Вечерами они сидели у окна. Виктор смотрел на улицу, а Рома — на него.

 

— Знаешь, — как-то сказал он, — я часто представлял, как мы встретимся. Что я крикну, закричу, уйду. А оказалось… я просто хотел понять. Почему.

 

— Прости, — прошептал Виктор.

 

Рома молчал, потом вздохнул:

— Уже не нужно. Живи. Столько, сколько получится. Я здесь.

 

 

—

 

Прошло два года.

На надгробии скромно значилось: Виктор Андреевич Лавров. Отец.

Без дат. Без эпитафий. Только слово, которого так не хватало всю жизнь.

 

Рома положил цветы, постоял немного, затем развернулся и пошёл — не в одиночестве. Его ждали друзья. Аня, с малышом на руках. Петя — с термосом чая. Позади шёл парень с грустным лицом и книгой под мышкой — новый воспитанник из интерната, которого Рома недавно взял под опеку.

 

— Пойдём, Никитка. У нас впереди — всё. А прошлое… оно нас научило.

 

И Рома улыбнулся — впервые по-настоящему.

Потому что теперь он знал, кто он. И знал, что был не оставлен, а испытан.

И прошёл. До конца.