— Мам, — Кристина тихонько, преодолевая стр.ах, подошла к матери, — я кушать хочу. Налей мне, пожалуйста, супа. — Марш в свою комнату! — рявкнула Полина, — ты сегодня наказана, спать ложишься без ужина. Быстро! И не смей до утра мне попадаться на глаза! Кристина в свои неполные семь лет уже знала, что маме она не нужна. Её мать никогда не обнимала, не играла с ней, не целовала, ребёнку от родительницы частенько доставались только затрещины и оскорбления. Кристина маму боялась, как огня, но любить не переставала. Девочка, желая заслужить хоть капельку внимания, старалась хорошо учиться, выполняла работу по дому не дожидаясь, пока её об этом попросят. Полина как будто стремления дочери не замечала. На Кристину ей было наплевать. Ребёнка женщина родила только потому, что так хотел ее муж. Диму она любила без памяти, ловила каждое его слово, жить без него не могла. Когда подвела контрацепция, и Полина рассказала о своей беременности супругу, тот безапелляционно сказал: — Вот и отлично! Мы с тобой два года в браке живём, пора и деток заводить. Будем рожать!

 

Пока Дима был жив, Полина умело скрывала свои истинные чувства. Она за дочерью ухаживала, иногда с ней играла, кормила, но в минуты раздражения, когда дочка, расшалившись, не хотела ложиться спать, Полина тихонько её щипала и шёпотом говорила:

 

— Если бы не отец твой, не было бы тебя вообще. Ненавижу! Всю жизнь ты мне испортила!

 

Дмитрий пог.иб, когда Кристине исполнилось четыре годика.

 

Полине больше не перед кем было играть роль заботливой матери, и она окончательно распоясалась.

 

Ребёнка в детский дом женщина не сдавала только по одной причине – на неё платили пенсию по потере кормильца.

 

Работать Полина не привыкла да и не хотела, жила на пособие от государства и на щедрую денежную помощь, которую каждый месяц пересылала родная бабушка Кристины, мать поги.бшего Димы.

 

Жила Антонина Никитична очень далеко, внучку в лучшем случае могла навещать не чаще одного раза в год.

 

Такое положение вещей более чем устраивало Полину — чем дальше живут родственники, тем они ближе и роднее.

 

Бабушка практически каждый вечер звонила маленькой внучке по видеосвязи. Антонина Никитична и не догадывалась, что Полина каждый разговор контролирует.

 

Женщина стояла вне зоны досягаемости камеры телефона и Кристине от страха приходилось подбирать слова. Девочка знала, если она скажет что-то лишнее, тут же будет из.бит.а матерью.

 

Любимый метод наказания Полины был жестоким – мать лишала дочь еды на вечер, а то и на сутки.

 

Доходила до того, что маленькая Кристина, дождавшись, пока мать уснёт, воровала еду из холодильника.

 

Крики и плач ребёнка слышали все соседи, но предпочитали молчать – зачем влезать в чужую семью и наживать себе неприятности?

 

Только одному человеку в многоэтажном многоквартирном доме была не безразлична судьба маленькой девочки…

 

Есения жила этажом выше, прямо над квартирой Полины. Молодая девятнадцатилетняя девчонка, впервые услышав громкий, душераздирающий крик Кристины, не испугалась, тут же спустилась вниз и заколотила в дверь.

 

Полина открыла не сразу:

 

— Ты кто? — грубо спросила женщина. — Что надо?

 

— Это у вас так ребёнок кричит? Что-то случилось? Может быть, нужна помощь?

 

— Никто у нас не кричит, тебе показалось, — отрезала Полина, — телевизор громко работает, дочка какой-то фильм ужасов смотрит.

 

— Простите, но у вас ребёнок ведь совсем маленький. Мне кажется, такой жанр детям показывать нельзя…

 

— Не твоё дело, — отпихнула Полина Есению от двери, — когда свои дети появятся, тогда и будешь их воспитывать. Ко мне не лезь, я не советую со мной ссориться.

 

Позже Есения всё же догадалась, что кричит не героиня кинофильма, а маленькая Кристина. Было понятно, что мать её наказывает физически.

 

Неравнодушная соседка, как-то полчаса выслушивая и.стяза.ния, позвонила в надзорный орган.

 

Ей пообещали разобраться и прислать комиссию.

 

Проверяющие действительно были, об этом Есения позже узнала от другой соседки, живущей через стенку от Полины.

 

— Я не лезу, — честно призналась женщина, — во-первых, мне не до этого, а во-вторых, не хочу с Полиной связываться. Она же бешеная!

 

У меня иногда возникает ощущение, что она не совсем здорова. Интересно, кто комиссию вызвал?

 

Приезжали, посмотрели, сказали, что живут хорошо, в холодильнике есть еда, у девочки есть одежда, синяков на теле, вроде, бы не видно. Акт составили и ушли.

 

— А вы комиссию видели?

 

— Конечно, видела. Они приходили, спрашивали, как семья живёт. — А вы что сказали? — А что я должна сказать? — внезапно разозлилась женщина, — сказала, что нормально! Ещё раз повторяю: мне не нужны проблемы! Есения возмутилась: — То есть вам абсолютно не жаль ребёнка? Её же смер.тным б.о.ем мать лупит! Неужели у вас сердца нет? Вы же тоже слышите эти крики! — Отстань, доброходка, — обругала Есению соседка Полины, — не лезь не в своё дело, если жить спокойно хочешь!

 

На следующий день Кристина проснулась от холода — ночью одеяло соскользнуло на пол, а закрыться было нечем. Комната, в которой она спала, когда-то была кладовкой, узкой и тёмной, с единственным маленьким окном под самым потолком. Мать называла её “мышиной норой”. Девочка сидела на кровати, прижав к себе старого плюшевого медвежонка, единственную игрушку, оставшуюся у неё со времён, когда папа ещё был жив.

 

Живот предательски урчал. Со вчерашнего утра Кристина не ела ничего. Мать не разрешила даже взять кусок хлеба. Девочка тихонько встала, на цыпочках прошла в коридор, прислушиваясь, не проснулась ли Полина. Было тихо. Видимо, мама ещё спала.

 

С замиранием сердца Кристина подошла к холодильнику. Руки дрожали, как у преступника, и всё внутри сжималось от страха. Она знала — если попадётся, побои не избежать. Но голод был сильнее.

 

Она успела достать половинку котлеты и маленький кусочек хлеба, когда за её спиной послышались тяжёлые шаги.

 

— Ты что, тварь, творишь?! — раздался хриплый, ещё не проснувшийся голос Полины. — Я же сказала — без ужина! Или ты думаешь, что мне плевать на свои слова?!

 

Кристина вскрикнула и уронила еду на пол. Полина сорвалась с места, схватила девочку за руку и потащила обратно в “мышиную нору”.

 

— Сидеть тут до вечера! — прокричала она, швыряя ребёнка на кровать. — И даже не вздумай выходить! И пусть только попробует эта ваша бабка ещё раз позвонить — отключу к чёрту интернет!

 

Кристина заплакала. Тихо, в подушку. Плакать громко было нельзя — это только злило мать.

 

Прошёл час. Два. За окном посветлело. В соседней квартире наверху послышалась музыка — Есения готовилась к учёбе. Девушка не переставала думать о маленькой Кристине. С тех пор, как услышала тот крик, она не могла спокойно спать. Совесть жгла её изнутри. Как так — ребёнок страдает, а взрослые просто закрывают глаза?

 

Тем утром Есения не пошла на пары. Вместо этого она нашла в интернете номер горячей линии защиты прав ребёнка и позвонила.

 

— Здравствуйте. У нас в доме… тут девочку бьют. Её зовут Кристина, ей почти семь. Мать… она ненавидит её. Не кормит, кричит, бьёт. Пожалуйста, сделайте что-то, пока не стало слишком поздно…

 

Оператор выслушал, пообещал зафиксировать обращение. Но будет ли толк — никто не знал.

 

А внизу, в тёмной комнатке, девочка сидела, обнимая медвежонка и, глядя в окно, шептала:

 

— Папочка… забери меня к себе. Пожалуйста…

 

 

Прошло несколько дней.

 

Полина, как ни в чём не бывало, продолжала свою жестокую рутину: то кричала, то замахивалась, то запирала дочь в её мрачную «норку». Но всё изменилось одним утром, когда кто-то громко постучал в дверь.

 

— Кто там опять?! — раздражённо буркнула Полина, бросив тряпку на пол.

 

На пороге стояли двое: строгая женщина в очках с кожаной папкой в руках и молодой мужчина в форме — участковый. За ними — ещё одна женщина с тёплым взглядом, в шарфе и с маленькой сумкой через плечо. Социальная служба.

 

— Добрый день. Мы пришли по анонимному обращению. Можем осмотреть условия проживания ребёнка?

 

— Опять вы?! — вспыхнула Полина. — Всё у нас нормально! Опять кто-то из соседей выдумал!

 

— Мы обязаны проверить. Позовите, пожалуйста, Кристину.

 

Полина замерла. В голове бешено стучала мысль: если она скажет хоть слово…

 

— Ребёнок спит, — буркнула женщина, — простудилась вчера.

 

— Нам всё равно нужно с ней поговорить, — твёрдо сказала соцработница. — И осмотреть комнату.

 

Полина нехотя отступила, пропуская гостей.

 

Кристина сидела на кровати, съёжившись, будто почуяв беду. Медвежонок был крепко прижат к груди. Когда в дверях показалась незнакомая женщина, девочка сжалась ещё сильнее.

 

— Здравствуй, солнышко, — мягко сказала соцработница, присаживаясь. — Тебя Кристиной зовут, да? Я просто хочу с тобой немного поговорить. Можно?

 

Кристина кивнула. Едва заметно.

 

— Ты можешь мне показать свои игрушки?

 

— У меня… только мишка, — прошептала она.

 

— А что ты любишь кушать?

 

— Котлетки… когда можно, — и глаза девочки блеснули слезами.

 

Соцработница всё поняла без слов. Тонкий голос, худенькие ручки, взгляд, полный страха. Она встала и твёрдо посмотрела на Полину.

 

— Мы забираем ребёнка временно. До выяснения обстоятельств. Девочка находится в опасной среде.

 

— Чего?! — заорала Полина, — да вы с ума сошли! Она моя дочь!

 

— Это уже не имеет значения, — спокойно сказал участковый.

 

Полина кричала, угрожала, но никто её не слушал. Пока соцработница осторожно укутывала Кристину в шарф, та впервые за долгое время почувствовала что-то странное. Безопасность. Её никто не бил. Никто не кричал.

 

На улице Кристина вдруг оглянулась вверх — на окно этажом выше. Там стояла Есения. Когда взгляды девочки и девушки встретились, Есения тихо улыбнулась и махнула рукой.

 

И Кристина, впервые в жизни, тоже — нерешительно, но искренне — махнула в ответ.

 

—

 

Прошло полгода.

 

Кристина теперь жила в приёмной семье. Новые мама и папа были добры, терпеливы, и у неё появилась собственная, уютная комната, где на полках стояли мягкие игрушки, книжки, и — посередине — тот самый старенький медвежонок.

 

Каждый вечер она разговаривала с бабушкой по видеосвязи. А иногда в гости заходила Есения — теперь она училась на социального педагога. И каждый раз Кристина бросалась ей на шею, шепча:

— Спасибо тебе… что спасла меня.

 

И каждый вечер, глядя в звёздное небо, Кристина шептала:

 

— Папочка… спасибо, что услышал. Я теперь в безопасности. Я теперь — счастлива.

 

 

—

 

Прошло два дня.

 

Кристина практически не выходила из своей “норки”. Полина бросала ей на пол сухую корку хлеба и стакан воды, словно собаке. Девочка молчала. Даже слёзы закончились. Она только обнимала медвежонка и каждый вечер шептала в темноте:

 

— Папочка, забери меня…

 

Но однажды в дверь позвонили.

 

Резкий, настойчивый звонок, за которым последовал мужской голос:

 

— Откройте! Служба по делам несовершеннолетних.

 

Полина выронила сигарету. На мгновение она оцепенела, затем резко подбежала к зеркалу, пригладила волосы и открыла.

 

На пороге стояли двое — мужчина в форме и молодая женщина с папкой в руках.

 

— У нас поступил сигнал, — строго сказал мужчина. — Мы обязаны осмотреть жилище и поговорить с ребёнком.

 

— Какой ещё сигнал? У нас всё в порядке! — начала возмущаться Полина, но женщина прервала её:

 

— Пожалуйста, не затрудняйте. У нас есть законные основания.

 

Сначала Полина пыталась юлить. Показывала кухню, холодильник, жаловалась на «выдумки соседей». Но когда инспектор спросил:

— А где ребёнок?

 

…на лице Полины промелькнуло что-то, похожее на панику.

 

— Она… спит. Не стоит её будить.

 

— Нам нужно её видеть, — спокойно, но твёрдо сказала женщина. — Немедленно.

 

Полина нехотя повела их по коридору и открыла дверь в крошечную комнатку.

 

Кристина сидела на кровати, сжимая медвежонка. На её щеке красовался свежий синяк.

 

Женщина-инспектор замерла. Она сделала шаг вперёд, присела рядом:

 

— Кристиночка, ты можешь сказать, как ты себя чувствуешь?

 

Маленькие глаза, полные боли и страха, посмотрели на неё.

 

Кристина молчала. Но потом, медленно, чуть слышно прошептала:

 

— Я очень старалась быть хорошей… Правда… Только мама меня не любит.

 

— Мы здесь, чтобы помочь тебе, милая, — сказала женщина и протянула руки. — Пойдём со мной?

 

Кристина посмотрела на медвежонка, потом — на женщину. И кивнула.

 

Полина завизжала:

 

— Вы не имеете права! Это моя дочь!

 

— Нет, — строго произнёс инспектор. — После заключения врача, психолога и прокуратуры вы будете признаны недееспособной как родитель.

 

Кристину увезли. В машине она прижималась к новой знакомой, всё ещё не веря, что никто не ударит её за то, что она дышит.

 

 

Через неделю девочку временно определили в центр защиты детей. Она жила в чистой, светлой комнате. С ней разговаривали, рисовали, читали книжки. Никто не кричал. Её накормили тёплым супом, и впервые за долгое время она заснула, не сжимаясь в комок от страха.

 

 

Через два месяца в центр приехала пожилая женщина с тёплыми глазами. Это была Антонина Никитична.

 

Она держала в руках тот самый медвежонок и, когда увидела внучку, упала перед ней на колени и разрыдалась.

 

— Прости меня, родная… Я ничего не знала… Я заберу тебя. Мы будем вместе. Я тебе всё-всё верну… твоё детство, тепло, любовь…

 

Кристина не сразу поверила. Но, когда бабушка впервые крепко прижала её к себе, из глаз девочки полились слёзы — но уже не от страха, а от надежды.

 

 

Прошло время.

 

Кристина пошла в новую школу. Её комната была яркой, полной игрушек. Она снова начала смеяться. Иногда ещё просыпалась по ночам от кошмаров, но бабушка была рядом, держала её за руку и шептала:

 

— Ты в безопасности, милая. Ты дома.

 

И Кристина верила.

 

Потому что теперь у неё действительно был дом. И любовь. Настоящая.