Наташа была не родной. Об этом она узнала в пять лет

 

— совершенно случайно, от бабушки. Сначала девочка не поверила, потом с разбитым сердцем побежала к маме. Та не стала утешать — наоборот, начала кричать на бабушку, а в порыве ярости швырнула об пол её любимую вазу. Вазу позже папа склеил, а вот трещины в Наташином сердце так и остались.

 

Постепенно многое стало понятно. Почему на праздники бабушка дарила ей простенькие карандаши и альбом с тонкой бумагой, а двоюродному Сашке — фломастеры и яркие книжки-раскраски. Он был её кровный внук. А Наташа — просто приёмная. Мама говорила, что Наташа для них — самый родной человечек, но Наташа чувствовала: это не правда.

 

Когда бабушка упала и потеряла возможность ходить, мама злобно сказала:

 

— Вот и получай за свой острый язык!

 

Пришлось забирать бабушку домой. Папа сколотил ширму из старого оргалита и поставил её в Наташиной комнате. За перегородкой бабушка вздыхала, стонала и выла ночами. Родители всё чаще ссорились: папа не хотел вставать ночью, когда бабушка звала за водой, а мама кричала, что надорвала спину, поднимая мать одна.

 

— Это твоя мать! Ты и ухаживай! — кричал отец.

 

Наташа хотела помочь, но бабушка была слишком тяжёлая. А та, лежа, рыдала:

 

— Кому я теперь нужна? Буду обузой, пока не сдохну…

 

Бабушкин сын, дядя Федя, привёз инвалидное кресло, и сначала бабушка даже пыталась в нём ездить. Но после очередной грандиозной ссоры, когда отец хлопнул дверью и ушёл, она просто отказалась вставать.

 

— Всё из-за меня, — прошептала она как-то Наташе. — Мужики не любят жить с больной старухой.

 

— Нет, — возразила Наташа. — Он ушёл из-за меня. Он всегда хотел родного ребёнка.

 

— Может быть… — пробормотала бабушка.

 

Мама то рыдала, то кричала. Наташа втайне мечтала, что однажды её найдут настоящие родители. Те, которые не будут злиться из-за ошибок в задачах или путаницы в буквах. Особенно сладкими мечты становились зимой, когда она возвращалась домой по тёмным улицам под тусклым светом фонарей. В темноте она слышала шаги за спиной и представляла: это идёт её настоящая мама, которая уже рядом, охраняет и скоро обнимет.

 

— Вставай уже! — орала мама на бабушку. — Зачем тебе Федя кресло купил, если ты даже не пытаешься?

 

Бабушка молчала. Ночами она плакала за ширмой, но звать маму перестала. Иногда Наташа подходила к ней тихонько и спрашивала, не нужна ли вода. Ответа не было.

 

— Елена Сергеевна, — однажды спросила она у своей учительницы, — а что будет, если человек совсем не встаёт с кровати?

 

— Как это — совсем? — удивилась та.

 

— Ну… если ноги не ходят.

 

— Тогда появляются пролежни. Надо двигаться. Движение — это жизнь, Наташа.

 

Бабушка, может, и не принимала её, но Наташа всё равно помнила её вкусные сочни, её рассказы про русских царей и балы. Она любила бабушку — не за отношение, а просто так.

 

— А если человек не хочет двигаться, что тогда? — спросила Наташа.

 

Учительница задумалась и мягко сказала:

 

— Иногда такого человека может оживить только любовь.

 

 

С тех пор Наташа каждый вечер садилась у ширмы. Сначала читала бабушке вслух школьные задания, потом — сказки. Рассказывала, как прошёл день, с кем подрались мальчишки, что дали на обед. Бабушка молчала. Но однажды, услышав про то, как Наташа порезалась ножницами на уроке труда, вдруг спросила:

 

— А зачем ты мне всё это рассказываешь?

 

— Чтобы вам не было одиноко, — честно ответила девочка.

 

После этого бабушка стала отвечать. Не каждый день, и не на всё, но уже не молчала. Иногда даже смеялась — тихо, по-настоящему. Особенно, когда Наташа рассказывала смешные истории из школы.

 

 

Зима тянулась долго. В квартире пахло картошкой, мокрой одеждой и чем-то тяжёлым — как будто воздух устал. Мама работала на двух работах, приходила молча. Папа не вернулся. Иногда ночью Наташа слышала её шёпот в телефон: «Я не справляюсь…»

 

Но весной случилось маленькое чудо — бабушка сама пересела в кресло. Наташа укутала её в тёплый платок и вывезла на кухню. Бабушка молча сидела, смотрела в окно, а потом сказала:

 

— Ты мне как внучка. Не по крови, но по сердцу.

 

Наташа стиснула губы, чтобы не заплакать. И просто кивнула.

 

 

В школе объявили конкурс сочинений на тему «Что для меня семья». Наташа написала:

 

> «Семья — это когда ложка гнётся, а суп всё равно вкусный, потому что его готовила бабушка. Это когда ждёшь папу, который не возвращается. Это когда мама ночью плачет, а утром причёсывает тебе волосы. Это когда ты не родной, но тебя любят просто потому, что ты есть.»

 

 

 

Сочинение напечатали в школьной газете. Учительница едва сдерживала слёзы, когда читала его вслух:

 

— Кто бы мог подумать, Синицина, что ты такая глубокая.

 

 

Однажды мама пришла домой с коробкой конфет и белым халатом.

 

— Я записалась на курсы сиделок. Хочу научиться ухаживать за людьми. Может, это моё призвание…

 

С этого дня всё стало меняться.

 

Бабушка начала садиться всё чаще. Потом — понемногу шагать с ходунками. Сначала до окна, потом до двери. Наташа всегда держала её за руку.

 

— Только не отпускай, — шептала бабушка.

 

— Никогда, — отвечала Наташа.

 

 

На Новый год бабушка подарила Наташе фломастеры и толстую тетрадь с надписью: «Пиши тут свои сказки».

 

Она больше не говорила: «Зачем мне такая жизнь». Иногда даже напевала. Мама снова улыбалась — устало, но искренне. Папа не вернулся, но писал. В одном сообщении — фото с новым сыном. Наташа смотрела долго, а потом нажала «удалить» и пошла читать бабушке новую сказку.

 

 

—

 

Когда Наташе исполнилось пятнадцать, она взяла бабушку за руку и прошептала:

 

— Спасибо, что выжили.

 

Бабушка погладила её по голове:

 

— Спасибо, что дала мне для этого причину.

 

Годы шли. Наташа выросла. Стала медсестрой. Навещала чужих стариков — и вспоминала свою бабушку. Рассказывала им сказки, чтобы им было не страшно.

 

А дома её ждали мама и бабушка. С пледом, с вязанием и новым альбомом — с плотной бумагой, чтобы фломастеры не протекали.

 

И каждый вечер Наташа смотрела в тёмное окно и тихо говорила:

 

— Настоящая мама… Я всё-таки нашла тебя. Ты всегда была рядом.

 

Сердце, однажды сломанное, снова билось ровно. Потому что любовь — не то, с чем рождаются. Это то, что мы строим. Из боли, из заботы. Даже если сначала у нас в руках — только осколки.