— Ну и когда ты собиралась мне всё рассказать? — сын посмотрел на Наташу, и в его глазах была правда.

 

— Глеб, сыночек, о чём ты? Что случилось?

 

— Я всё знаю… мама…

 

Он выплюнул это слово ей в лицо, словно яд.

 

— Ну, скажи, я тоже хочу знать, — попыталась перевести Наташа всё в шутку и подошла, чтобы поцеловать сына.

 

Но мальчик отстранился от неё, как будто она была заразной или могла причинить ему вред.

 

— Глебушка, сыночек, что случилось?

 

— Уходи, видеть тебя не хочу, — мальчик резко развернулся и ушёл в свою комнату.

 

Наташа сколько ни пыталась, сын не открывал дверь. Ей показалось, что он плачет.

 

— Господи… Объясни мне, в чём ты меня обвиняешь? Глеб! Что за кошачьи замашки у женщины? Я думала, мой сын — взрослый и честный мужчина…

 

— Да? — дверь распахнулась. Сын стоял, покрасневший и повзрослевший. — А я думал, что моя… мать — честная и… и любит меня. А ты…

 

Наташе стало больно от слова «мать». За четырнадцать лет он ни разу так её не называл. А теперь… больно. Очень больно.

 

Но Наташа всё же обняла его — ведь она взрослая.

 

— И всё-таки… Постарайся объяснить.

 

— Я всё знаю. Мне… мне… папа всё рассказал.

 

— А-а, вот откуда ветер дует. И что же тебе сказал твой родитель?

 

— Всё… как ты сдала меня в детдом, всё рассказал. Всё, понимаешь?!

 

— Понимаю…

 

— И что? — сын смотрел на Наташу растерянно. — Ты даже не будешь оправдываться?

 

— Я? Нет, я не буду оправдываться. Знаешь, ты, наверное, прав. Я — никудышная мать… Думаю, тебе будет лучше с отцом. Сейчас вот скажу кое-что, а потом помогу тебе собрать вещи и отправлю тебя к твоей новой находке — такому хорошему, доброму, любящему папочке. А я, как плохая мать, буду жить для собственного удовольствия.

 

Сын молчал, просто смотрел на неё…

 

С тех пор, как отец Глеба снова появился в их жизни, Наташа жила как на пороховой бочке. Бывший муж внезапно решил пообщаться с сыном, и Глеб его словно не узнавал.

 

— С чего бы начать… Сядь, сынок. Это не объяснишь в двух словах.

 

— Я ничего не хочу слышать. Ты… ты… подлец.

 

— Не совсем… Но тебе придётся меня выслушать, сын. Сядь, я сказал. Пора выслушать и меня.

 

— Я выслушал версию отца, не знаю, что он тебе рассказал. Теперь послушай мою.

 

Я родилась в благополучной семье, и ничто не предвещало беды. Но мои родители развелись. Отец нашёл новую любовь, и я с ним до сих пор не разговариваю. А мама… Ну, мама стала всем доказывать, что она ещё “ого-го”, будто королева. Начались у неё новые мужчины — один за другим. Мама стала катиться вниз. Я слишком рано узнала, что такое взрослая жизнь, — то, что обычному ребёнку знать не положено.

 

Я оказалась в детдоме. У меня были бабушка с дедушкой, дяди, тёти… но я оказалась в детдоме. Мама поклялась, что бросит пить, возьмётся за ум и заберёт меня. Она сдержала обещание, даже забрала меня… но я снова вернулась — одна — в детдом. Хочешь, не буду говорить почему?

 

Я пыталась забыть всё это. Ни с кем из родных не общаюсь. И ты знаешь — мы всегда были вдвоём. Мне от этого не больно. Я просто живу с этим.

 

А потом… Ты ведь знаешь бабушку Катю? Она ведь тебе не родная бабушка, да?

 

Глеб кивнул, и Наташа продолжила.

 

— Она там работала и была удивлена, что девочка в тринадцать лет пришла одна. Она поговорила со мной, я ей всё рассказала. Вот так я оказалась в детдоме во второй раз, уже до выпуска.

 

Мама ни разу не пришла. У неё была “новая” семья, она “страдала”… Так она говорила. А я — напоминание о её прошлой жизни…

 

Благодаря бабушке Кате, Екатерине Фёдоровне, я училась в школе. Причём хорошо. Поступила в институт. Встретила твоего отца. Я была на последнем курсе и подрабатывала официанткой. Знаешь, мне никто не помогал. Жила в общежитии.

 

Твоя настоящая бабушка, мать твоего отца, не захотела принимать “бездомную”. Когда я сказала, что жила два года в детдоме, она меня прокляла. Но мы поженились. Ты родился. А потом, когда тебе было шесть месяцев, твоему отцу надоело быть мужем. Он сказал, что уходит. Встретил другую женщину и ушёл. И все меня бросили. Осталась я с тобой на руках.

 

Потом моя свекровь милостиво разрешила пожить две недели, пока её сыночек с новой девушкой отдыхал. Мне казалось, что она добрая. Жалеет меня. Но никто меня не жалел…

 

Я бродила по городу в поисках работы. А кто возьмёт молодого специалиста без опыта, с грудным ребёнком на руках? Я снова пошла работать официанткой. Но там запретили приходить с ребёнком — то есть с тобой. Я просила свекровь посидеть с тобой, пока я на смене, но меня уволили.

 

Твой папа, наверное, уже познакомил тебя с бабушкой? Старушка, может, даже прослезилась, увидев любимого внука. Забыла, как угрожала выбросить тебя в подъезд, если я не вымою пол до прихода её “обожаемого” сыночка.

 

Я пошла топиться… с тобой на руках. Что мне оставалось?

 

Я подумала — возьму грех на душу. За всё отвечу. А мой сын — невинный ангел — попадёт в рай. Я так думала тогда. Стою на мосту. Вода серая, холодная. А ты — молчишь. Я прижала тебя… И тут — бомжиха. Хватает меня за руку: «Нет! Не надо! Девочка, послушай! Не бывает безвыходных ситуаций…….Жизнь — она всё равно твоя, и ребёнок твой. Ты с ним — не одна!» — она трясла меня за плечи, плакала, как будто это её судьба рушится.

 

Я тогда села прямо на асфальт. Села, крепко прижимая тебя, и разревелась. Не как женщина. Как зверь, которого загнали в угол.

 

Бомжиха та — Марья Петровна, звали её — привела меня в какую-то полуразвалившуюся коммуналку. Угостила чаем. Она потом часто навещала нас, приносила еду, одежду. Ты был у неё любимчиком. И ты улыбался ей — помнишь? Наверное, нет. Ты был ещё совсем малыш.

 

Потом нашёлся приют, где нас согласились принять — временно. Только с условием, что я оставлю тебя на попечении. Я подписала бумагу. Слезами всё залила, но подписала. Потому что в тот момент выбора не было. Я пообещала себе — как только встану на ноги, вернусь. И я вернулась, Глеб.

 

Я вытащила тебя. Я поднимала тебя одна. Ты болел — я ночами сидела, не спала. Работала на износ, училась по ночам. Всё делала ради тебя. Ради того, чтобы ты ни в чём не нуждался.

 

— Почему ты мне не рассказала? Почему я должен был узнать это от него? — голос Глеба дрожал.

 

— Потому что я боялась. Боялась, что ты посмотришь на меня с отвращением. Что ты скажешь, как сегодня: «мать». Я хотела, чтобы у тебя было счастливое детство, чтобы ты гордился мной… Хоть кто-то. Хоть ты.

 

Мальчик опустил глаза. Молчал.

 

— Папа… Он сказал, что я ему нужен. Что теперь он хочет быть рядом.

 

— Может быть. Но спроси себя: где он был всё это время? Где он был, когда ты говорил первое слово? Делал первый шаг? Плакал ночью от боли? Глеб, он — гость. Ты можешь его любить, можешь простить. Но не забывай, кто был с тобой всё это время.

 

Глеб подошёл ближе, почти неслышно сказал:

 

— Я не хочу выбирать. Но я не знал… Мам, прости.

 

Наташа подняла голову. Он стоял перед ней — всё ещё мальчик, но уже с тяжестью взрослого в груди.

 

Она прижала его к себе. Он не сопротивлялся.

 

— Ты мой смысл, Глеб. Я ни о чём не жалею, кроме одного — что не рассказала тебе раньше.

 

Они долго стояли молча. Просто дышали. Просто были рядом.

 

А на улице начался снег. Белый, чистый — как новый лист, с которого иногда можно начать всё сначала.

 

…Прошла неделя. Глеб не сразу смог вернуться к прежней жизни, но что-то в нём изменилось. Он начал замечать мелочи — как мама устало улыбается, как задерживается допоздна, чтобы приготовить его любимые сырники, как смотрит на него — внимательно, с тревогой, с любовью.

 

Отец продолжал звонить. Иногда приходил. И Глеб начал понимать: слова — это одно, а поступки — другое. Отец часто говорил, но редко оставался. А мама… она просто была. Всегда.

 

— Мам, — однажды тихо сказал Глеб, когда они вместе ужинали, — я хочу познакомиться с Марьей Петровной… Ты ведь говорила, что она спасла нас.

 

— Она давно уехала, — грустно улыбнулась Наташа. — Писала мне пару раз. Если бы не она, нас с тобой не было бы… в этой жизни.

 

— Тогда давай поедем к ней? Найдём? Я хочу поблагодарить её.

 

Наташа растерялась, но кивнула. А вечером, впервые за долгое время, она расплакалась — не от боли, а от облегчения.

 

 

Через месяц они действительно нашли Марью Петровну — в небольшом доме престарелых на окраине области. Женщина постарела, осунулась, но, увидев Наташу и Глеба, расплакалась как ребёнок.

 

— Глеб… какой ты большой стал… — прошептала она, прижимая его к себе.

 

— Спасибо вам… за то, что тогда остановили мою маму, — прошептал он в ответ.

 

Они сидели втроём, пили чай. И Наташа впервые за много лет чувствовала себя не виноватой, а спасённой.

 

 

Вечером, уже в поезде, Глеб посмотрел на маму.

 

— Мам, а ведь мы — семья, правда?

 

Наташа улыбнулась.

 

— Самая настоящая, сынок.

 

А снег за окном всё продолжал падать. Медленно, мягко. Как будто кто-то сверху решил подарить им новую зиму. Новую страницу. Новую жизнь — без обмана, без страха. Жизнь, где главное — быть рядом.