Пока родные праздновали, что я такая «мягкая», я отправила им уведомление. 🤨😏

 

Вечер выдался тихим, почти уютным. Я резала салат, поглядывая на часы. Стрелки неумолимо приближались к шести — пора было доставать пирог из духовки. Сын с семьёй обещали быть в половине восьмого, и мне хотелось, чтобы всё было идеально. Как всегда.

 

— Мам, мы пришли! — дверь распахнулась, и в коридоре раздался звон.

 

Я вытерла руки о полотенце и пошла встречать гостей. Гостей… Глупо называть так собственного сына, его жену и внука. Но с каждым годом я всё яснее чувствовала — они именно гости: приходят, когда им что-то нужно, и уходят, когда получают желаемое.

 

— Наташа, у тебя тут уютно, — с наигранной радостью сказала Лена, моя невестка, входя на кухню. — И как пахнет! Ты бы почаще нам с Игорем пироги пекла.

 

Привычная фальшь скользнула в её голосе, но я улыбнулась. Эта привычка выработалась за годы — улыбаться, когда хочется плакать.

 

Мы сели за стол. Игорь, мой сын, сразу потянулся за салатом. Он всегда спешил — даже когда некуда. Андрюшка, внук, уткнулся в телефон, лишь изредка поднимая глаза на мои вопросы.

 

— Как у вас там с ремонтом? — спросила я, разливая компот по бокалам.

 

— Да потихоньку, — Лена нахмурилась. — Представляешь, сверху соседи затопили ванную. Теперь у меня новые обои… И вообще, ты же знаешь, нам тесно.

 

Игорь кивнул, жуя.

 

— А у тебя, мама, сколько места, — он обвёл рукой кухню. — Зачем тебе столько одной?

 

— Игорь, — Лена вдруг опёрлась локтями на стол. — Давай серьёзно. Наша мама — женщина в возрасте, ей и одной комнаты хватит. Квартиру нужно заранее оформить. Или на тебя, или на Андрея.

 

Я застыла с вилкой в руке.

 

— Да она всё подпишет, — усмехнулся Игорь. — Наша мама добрая, правда?

 

Лена прыснула со смеху, будто он сказал что-то остроумное.

 

— Так что, подпишешь прямо сейчас? — она протянула ко мне руку, глядя насмешливо.

 

Я посмотрела на них и впервые увидела всё отчётливо: как они переглядываются, как уверены в моей покорности, как уже вычеркнули меня из уравнения своей жизни, оставив только квартиру. Что-то больно кольнуло в груди.

 

— Компот удался, — только и сказала я, наливая себе ещё. — Смородина, Вера с дачи привезла.

 

Они снова заговорили о чём-то другом. А я сидела, улыбалась — и чувствовала, как внутри что-то медленно, но верно ломается.

 

Ночь откровений Ночь накрыла двор синей тишиной. Фары машин изредка мелькали за окном, отбрасывая странные тени на стену. Я сидела на кухне без света — лишь лунный свет и отблеск уличного фонаря озаряли комнату.

 

Квартира была пуста. Сын с семьёй ушли около девяти, оставив после себя грязную посуду и тяжёлое, как удар под дых, чувство обиды. Раньше я убирала со стола, мыла тарелки, даже протирала шкафчики — руки всё делали машинально, пока в голове гудели мысли.

 

Трёхкомнатная квартира казалась чужой и пустой. Володя, мой муж, умер пять лет назад, и с тех пор я осталась одна — с фотографиями на стенах и навязчивыми воспоминаниями.

 

Я достала из буфета старый фотоальбом. Вот мы с Володей, молодые, стоим у Чёрного моря. Вот маленький Игорь на руках у отца. Вот мама с папой на даче… Странно, не правда ли, когда ты нужен? Когда они в последний раз спрашивали о моих делах? Не о квартире — обо мне?

 

Протянув руку к верхней полке шкафа, я нащупала старую тетрадь в потрёпанной обложке. «Мечты и планы», — гласила выцветшая надпись, сделанная мною тридцать лет назад.

 

Я открыла её — и сердце сжалось. «Позаниматься акварелью — всегда мечтала». Зачёркнуто. «Завести собаку — корги или шпиц». Толстая серая линия. «Увидеть Италию, Венецию и эти… гондолы». И напротив — красный крест.

 

Мечты, которым не суждено было сбыться. Годы, проведённые в роли «доброй», «уступающей», «понимающей». Дни, растворённые в желаниях других.

 

«Наша мама добрая, она всё подпишет»… Я закрыла тетрадь, провела рукой по обложке и глубоко вдохнула. Нет, не злость, не обида — это было что-то другое. Осознание. Покой перед бурей.

 

Телефон мигнул на столе — уведомление от банка. Я улыбнулась. Пока родные праздновали, что я такая «мягкая», я отправила им уведомление.

 

Уведомление о передаче квартиры в дар благотворительной организации, занимающейся поддержкой пожилых людей.

 

Оформление шло уже месяц. Я хотела убедиться, что всё будет по-честному, что квартира не достанется тем, кто приходит ко мне не с любовью, а с ожиданиями наследства.

 

«Ты добрая, мама». Да, добрая. Но не глупая.

 

На следующий день я проснулась с неожиданной лёгкостью. Заварила кофе, включила музыку — старый джаз, любимый Володин. Солнце пробивалось сквозь занавески. Я чувствовала себя живой впервые за много лет.

 

В обед пришёл курьер. Я подписала последние бумаги. Потом набрала номер Веры — старой подруги, той самой, что привезла смородину с дачи.

 

— Вера, ты говорила про санаторий у озера? Где там тихо, лес, утки… А давай махнём? Я хочу рисовать. И гулять. И собаку хочу. — Ты что, серьёзно? — засмеялась Вера. — Серьёзнее некуда.

 

Когда вечером раздался звонок — Игорь, как я и ожидала, — я не открыла. Смотрела на домофон, на экран с его лицом. Рядом лежал листок с крупными буквами: «Я больше не

ваша “мягкая мама”. Я — просто я».

 

С этого дня всё началось сначала.Прошло три месяца.

 

Утро начиналось с запаха хвои и корицы. Я жила в маленьком домике в санатории у озера — деревянные стены, старенькое кресло у окна, палитра акварели и пушистый пёс по кличке Пломбир, который весело вилял хвостом, встречая меня после прогулки.

 

Каждый день я брала альбом, выходила к озеру и рисовала — то берег с отражением сосен, то уточек, лениво плывущих вдоль кромки воды, то просто солнечные блики на воде. Люди из санатория подходили, заглядывали через плечо, хвалили. А я училась принимать похвалу — и верить, что её заслуживаю.

 

Вера стала больше, чем подругой — почти сестрой. Мы пекли пироги, обсуждали книги, смеялись до слёз. Иногда она вдруг говорила:

— Наташ, ты просто расцвела. Я тебя такой и не помню.

 

Я действительно расцвела.

 

Однажды, ближе к осени, я получила письмо. Почерком Игоря. Сын.

«Мама, прости нас. Мы не поняли, как далеко зашли. Когда ты не открыла дверь, я впервые подумал, что могу потерять тебя. Не квартиру — тебя. Мы были глупы и жадны. Прости. Мы хотим всё исправить. Можно мы приедем? Просто приехать. К тебе».

 

Я долго сидела с письмом в руках. Сердце сжималось и разжималось, будто боялось поверить.

А потом я взяла акварель, нарисовала озеро и два стула на берегу — пустых, но с видом на рассвет. Подпись была короткая:

“Приезжайте. Но не ради квартиры. Ради меня.”

 

Они приехали через неделю. Без ожиданий, без бумажек. С тортом, цветами и осторожными глазами. Мы долго молчали, просто обнимались. А потом Игорь вдруг прошептал мне на ухо:

— Ты у нас самая сильная. И самая настоящая.

 

Я не ответила. Просто улыбнулась — впервые не с натянутой маской, а по-настоящему.

 

И да, я завела корги. Его зовут Пломбир. Он обожает внука.

А я обожаю жизнь. Такую, как она есть — с красками, дождём, пирогами и, наконец, с собой в главной

роли.

 

Конец. И начало.