— Почему в комнате бардак? Где еда? — Глеб швырнул сумку на диван и осмотрелся с отвращением. — На себя посмотри, ты вообще себе разонравилась!

 

Марина стояла у плиты, словно застыла. Было за полночь. Она, как глупая девочка, до сих пор ждала мужа с ужином. От него пахло чужими духами — дорогими, резкими, совершенно не такими, как её любимая ваниль.

 

— Я весь вечер тебе звонила. Где ты был? — спросила она, стараясь говорить спокойно.

 

— Опять ты со своими расспросами! — отмахнулся он. — Работал, ясно? Телефон сел.

 

Она молча поставила перед ним запеканку. Глеб уткнулся в неё вилкой с отвращением.

 

— Опять это жирное месиво. Удивительно, как ты ещё не превратилась в бегемота. Вот на Софию бы посмотрела — вот это женщина.

 

— София? Та, что тебе постоянно пишет? — у Марины похолодело внутри.

 

Он закатил глаза.

 

— Не начинай. Она просто коллега. И следит за собой. А ты — в застиранном халате и с этими убогими тапками… Серая мышь.

 

Марина с трудом сглотнула.

 

— Если хочешь, я могу сбросить вес…

 

— Поздно, — буркнул он и вышел из кухни.

 

Она осталась одна. Три года назад он любил её за мягкие формы, называл «моя плюшевая». А теперь…

 

На столе завибрировал его телефон. Она машинально взглянула. «Завтра в то же время? ❤️» — от Софии.

 

Руки задрожали. Она ввела пароль — день рождения Глеба. Сообщения открылись мгновенно.

 

«Ты такой горячий»

 

«Когда же ты наконец уйдёшь от неё?»

 

«Соскучилась…»

 

Фотографии. Он и стройная брюнетка. Поцелуи. Постель. Селфи в ванной.

 

Марина выключила экран. Пустота поселилась в груди. Три года брака. Три года одиночества. И он — единственный, кто остался после смерти её родителей.

 

Она вспомнила, как Глеб настаивал на скромной свадьбе: «Траур, зачем пышности». Как сам предложил жить в её квартире: «Выгодно». Как нахваливал дачу: «Продадим, и будет старт для бизнеса».

 

Марина посмотрела на свои руки. Короткие пальцы, немного припухшие. Может, она и правда никому не нужна?

 

Из спальни доносился храп. Вспомнились его слова: «Надо бы продать дачу. Сейчас хороший рынок. Заведём дело — заживём по-людски».

 

Она встала и подошла к зеркалу. Бледное, уставшее лицо. Волосы спутаны. Глаза — пустые.

 

— Довольно, — сказала она отражению. — Хватит стелиться.

 

 

—

 

Наутро Глеб был неожиданно заботлив. Принёс кофе.

 

— Мариночка, прости. Я вспылил. Стресс на работе.

 

Она улыбнулась и кивнула.

 

— Ты был прав. Надо продавать дачу. Я съезжу туда на выходных. Заберу мамины вещи.

 

— Вот и умница, — обрадовался он. — А я пока найду покупателя.

 

«Слишком быстро», — подумала она, но вслух ничего не сказала.

 

 

На кладбище было тихо. Сирень благоухала. Марина положила цветы к могилам родителей.

 

— Вы были правы, — прошептала она, глядя на фото на памятнике. — А я не хотела слышать.

 

В памяти всплыли годы: третий курс, Глеб — уверенный, яркий, харизматичный. Тогда он казался идеальным.

 

— Может, вы бы его и приняли… каким он был тогда, — смахнула она слезу.

 

Отец всегда говорил: «Мужчина, который любит, не бегает по сторонам». А мама добавляла: «И недостатки он любит тоже».

 

Завибрировал телефон. «Ты где? Завтра приедет покупатель. Не подведи».

 

Она не ответила. Листала старые фото. Свадьба. Глеб сдержанно улыбается. Всё было будто по его сценарию.

 

— Он говорит, что это обуза. Квартира. Дача. Но теперь я понимаю: ему просто нужно было моё имущество, не я, — прошептала она.

 

Солнце осветило надгробие. Как благословение.

 

— А ты, мама, всегда говорила: нас можно обмануть раз. Второй — мы сами себя обманываем.

 

Марина поднялась. Она знала, что делать. В автобусе набрала номер Сергея Петровича — старого риэлтора, друга отца.

 

— Мариночка? Вот это сюрприз! — обрадовался он.

 

— Мне нужна ваша помощь. Но тихо. Очень тихо.

 

 

— Я не говорила, что соглашусь на такую цену, — Марина посмотрела на Глеба спокойно. — Дача стоит дороже.

 

— Сейчас не время капризничать, — он обнял её. — Главное — доверие. Мы же семья.

 

— Правда? — она шагнула в сторону. — Тогда почему в твоих словах — «твоя дача», «твоя квартира»?

 

Он замер.

 

— Это что, претензии?

 

— Нет. Просто наблюдение.

 

Он поцеловал её в лоб.

 

— Всё для нас. Для будущего.

 

«Какого — твоего?» — подумала она, но улыбнулась.

 

 

В субботу она надела голубое платье, свадебное. С трудом застегнула. Оно стало тесным. Но символичным.

 

На столе — бумаги, чеки, выписка. И письмо.

 

Когда Глеб вошёл — она уже сидела у двери.

 

— Ты куда?

 

— В свою жизнь.

 

Он рассмеялся:

 

— Кому ты нужна одна?

 

Она протянула документы:

 

— Дача — продана. Не тобой. Деньги — мои. Квартира — тоже. Ты свободен.

 

— Ты не понимаешь, что творишь…

 

— Наоборот. Я наконец всё поняла. Я больше не твой якорь. Я — сама себе опора.

 

Он шагнул к ней:

 

— Из-за Софии, да?!

 

— Нет. Из-за меня. Я устала быть запасной.

 

Дверь закрылась за ней.

 

— Ты должен съехать до конца недели. Адвокат пришлёт документы.

 

 

Прошло два месяца.

 

Марина жила у озера. Санаторий для тех, кто выжил. И научился снова дышать.

 

Она писала в блокнот: “Истории. Свои. С болью. Но живые.”

 

Однажды за ужином к ней подошла женщина:

 

— Это вы… Марина? Которая ушла от мужа и начала сначала?

 

— Это я. Только начинаю.

 

— Спасибо. Я теперь тоже не боюсь.

 

 

Через год Марина открыла студию цветов. Символ — пионы. Как она: тяжёлые, но настоящие.

 

Глеб писал. Молчал. Просил. Плакал. Угрожал. А потом исчез.

 

А она… жила.

 

В зеркале — женщина. Настоящая. Не серая. Не удобная.

 

— Привет, Марина, — сказала она отражению. — Наконец мы встретились.

 

Конец.