“Пса увезли глубоко в лес и оставили привязанным к дереву, надеясь избавиться от него навсегда. Пёс не понимал, почему его привезли так далеко от дома и зачем привязали к дереву. Раньше его оставляли на поводке у магазина или аптеки — там он ждал спокойно, знал: скоро вернутся. А здесь — лес, ни людей, ни дороги, только хвойный шелест да мошки над ухом. Он ещё не мог осознать, что происходит, когда услышал голос хозяйки — холодный, резкий, полный непонятной для него злобы: — Он опасен. Почти убил нашу Мию! Мне его не жаль. Мужчина всё тянул время. Даже в машине пытался возразить: — Может, это недоразумение… Не стоит этого делать… Но женщина была непреклонна. С самого утра она твёрдо решила избавиться от собаки, считая её виновной. Она требовала сурового наказания, и теперь ей было мало просто отвезти животное подальше — она хотела, чтобы Роджер исчез навсегда. Сначала пес сидел спокойно, как всегда, даже вилял хвостом. Он думал, что это просто долгая прогулка. Они уехали куда-то по делам, а потом вернутся. Даже когда услышал, как двигатель машины затихает вдали, решил: «Приедут. Надо потерпеть». Хозяин крепко привязал его к дереву, потрепал за ухо, немного задержал руку на голове, будто прощаясь, и пошёл к жене. Два силуэта медленно стирались в лесной дали — те самые люди, которых он раньше называл своей семьёй. Роджер огляделся. Внимательно принюхался, прислушался к звукам чащи. Изредка пробегали зверушки, где-то вдалеке каркали вороны. Когда появился заяц, пес даже весело залаял — как будто ничего не случилось. Но к вечеру стало ясно: голод приходит первым. Потом — жажда. А затем и холод. И страх. Кожа под ошейником уже начала кровоточить. Он пытался вырваться, дергался из стороны в сторону, но цепь была прочной. Ограниченное пространство, в котором его оставили, стал его клеткой. Каждый шаг по кругу был знаком до боли. Он даже придумал себе игру: обходить дерево в обратную сторону — пусть хотя бы кажется, что движется куда-то. Но это не помогло. Уже к ночи он перестал бороться. Сжался у корней дерева и жалобно завыл. Не от голода и не от боли — от одиночества. От того, что никто не придёт. Его вины не было никакой. Ни малейшей. Совсем наоборот. Это он спас девочку. Он видел, как Мия, годовалая малышка, залезла на табурет и потянулась к горячей кастрюле. Услышав скрип, почувствовав опасность, Роджер бросился вперёд и столкнул табурет, чтобы ребёнок не получил ожог. А хозяйка увидела лишь падающую дочь и опрокинутую мебель. Ему показалось, что собака напала на девочку. Что он ревнует к новому члену семьи. Так началась эта несправедливость. Он любил их всех. Любил, когда Мия пыталась его трогать, когда швыряла в него ложки со своего стульчика. Он терпел, потому что знал: дети не умеют контролировать себя. А он — научился. Мия росла на глазах. Теперь она уверенно стояла на ногах, ходила по комнате, исследовала мир. И Роджер следовал за ней тенью, предупреждая каждую опасность. Он был её невидимым защитником. Но одна секунда — и всё изменилось. Тогда, после падения, мать выбежала из ванной, увидела картину, которую поняла по-своему: — Он сбил её с ног! Придавил табуретом! Я же говорила, он ревнует! Нельзя было держать его в доме! — У неё коленки разбиты! — кричала она мужу, требуя действий. — Ты должен что-то сделать! Идея бросить собаку в лес родилась в её разъяренном уме. Она настояла на этом, долго и истово плакала, воображая угрозу там, где был спаситель. — Я сама поеду с тобой, — решительно заявила она. — Нужно быть уверенной, что он не вернётся. Вдруг снова нападёт?…Ночь в лесу была долгой.

 

С каждым часом Роджеру становилось всё тяжелее дышать от страха. Не потому, что рядом кто-то был — наоборот. Никого. Только шелест листвы, редкий хруст ветки и настойчивое жужжание комаров у ушей. Он прижался к земле, стараясь не шевелиться, как будто, если он станет тише леса, то страх его отпустит. Но он не отпускал.

 

Где-то под утро пошёл дождь. Мелкий, холодный, обидный. Он промочил Роджера до костей, забился под кожу, в лапы, под ошейник, в самую душу. И всё это время он всматривался в темноту — не едет ли машина. Не идёт ли хозяйка. Или, может быть, Мия? Пусть бы просто заплакала — и мать всё поняла. Пусть бы позвала его. Он бы пришёл, как раньше, лёг рядом, положил голову ей на колени. Он всё бы простил. Всё.

 

Но никто не приходил.

 

На третий день Роджер уже не лаял. Он почти не вставал. Пытался пить дождевую воду, лизал мокрую траву, ловил языком капли с коры дерева. Он не жаловался — не умел жаловаться. Он просто ждал. Как умел. Верно, терпеливо, как делал всю жизнь.

 

И вдруг… Сквозь шум ветра и шелест дождя он услышал шаги. Лёгкие, осторожные. Потом — голоса. Детские.

 

— Смотри! Там кто-то есть!

 

Он с трудом приподнял голову. Перед ним стояли двое — мальчик и девочка, лет десяти. Они замерли, глядя на исхудавшего, грязного пса с потухшими глазами.

 

— Он живой?.. — прошептала девочка.

 

— Кажется, да… Смотри, как он дышит…

 

Мальчик бросил рюкзак, подошёл ближе. Осторожно. Роджер не зарычал. Только моргнул, еле заметно, будто соглашаясь: «Да, я живой. Но ненадолго».

 

— Кто тебя так, а? — мальчик опустился рядом, достал бутерброд и медленно протянул его псу. — Ты хороший… Это видно.

 

Роджер не двинулся. Он не поверил. Или не мог. Но глаза его стали чуть ярче. Мальчик расстегнул цепь. Та упала на землю с глухим звоном — и Роджер впервые за три дня сделал шаг.

 

Маленький, слабый, шаткий шаг… к людям.

 

Он не знал, куда они его приведут. Он не знал, будут ли они его семьёй. Он просто шел — туда, где его не бросят. И где, может быть, однажды, снова назовут по имени:

 

— Роджер

 

 

И он снова взмахнёт хвостом.

Они назвали его просто — Дружок.

 

Он не возражал. Ему не нужно было имя, чтобы чувствовать любовь. Ему хватало прикосновений детских рук, тёплой пелёнки в углу старого сарая, куда его устроили, и миски с водой, которую каждый день приносила девочка.

 

Мальчика звали Артём, девочку — Саша. Брат и сестра. Они жили недалеко, в деревне, с бабушкой. Родителей у них не было — мама умерла, отец исчез, и потому они слишком рано научились понимать чужую боль. Может, поэтому и заметили Роджера в чаще. Не прошли мимо. Не испугались.

 

Сначала бабушка не хотела собаку: — Нам самим еды не хватает! — но, увидев, как Роджер тихо лижет детскую ладошку, только махнула рукой. С того дня он остался.

 

Он восстанавливался долго. Шрамы от цепи не заживали, шерсть выпадала клочьями, задняя лапа подгибалась. Но он был жив. А главное — рядом были те, кто каждый день шептал ему: «Ты хороший. Ты нужен».

 

Прошли месяцы. Роджер снова начал бегать. Не быстро — но с хвостом трубой и яркими глазами. Он гонялся за бабушкиной курицей, охранял дом от чужих машин и встречал детей у ворот. Особенно Сашу — она однажды прошептала ему на ухо: «Ты как мама… Она тоже нас защищала…»

 

Однажды зимой они поехали в город — бабушка заболела, её нужно было показать врачу. Роджера оставили дома. Он сидел у окна и скулил. А потом… он увидел знакомую машину.

 

Та самая. Та, что увезла его в лес.

 

Она притормозила у соседнего дома. Вышли двое — мужчина и женщина. И девочка. Мия.

 

Он не сразу узнал её. Она выросла. Уже уверенно шагала по снегу, держась за руку отца.

 

Женщина нервно осматривалась. Мужчина смотрел вниз, будто ему было стыдно просто стоять на этой земле. А девочка… девочка вдруг замерла и уставилась на Роджера. Он тоже не двигался.

 

— Мам, — сказала Мия, — смотри… это же Роджер?

 

Женщина побледнела.

 

— Не может быть…

 

— Это он, мам. Он. Я помню его нос. И ухо — с пятнышком! Это он… — И вдруг девочка подбежала к калитке. — Роджер! Роджер! Ты жив!

 

Пёс поднялся. Несколько секунд стоял. Потом сделал шаг. Один. Второй.

 

Женщина уже собиралась крикнуть, но Мия опередила:

 

— Ты хороший… Ты же спас меня тогда, да? Папа сказал, что ты хотел помочь…

 

Женщина замерла. Медленно перевела взгляд на мужа.

 

— Я тогда понял, — тихо сказал он. — Просто не знал, как тебе сказать…

 

Снег посыпался с крыши. Где-то закричал ворон. Роджер подошёл ближе. Он уже не боялся. Он был дома. Своим. И он сам выбрал этот дом.

 

— Пошли, Роджер, — сказала Саша, подбегая сзади. — Нам пора.

 

И он пошёл.

 

Не назад. Не в прошлое.

 

А вперёд — туда, где его любили. Где он был нужен. Где просто был… Дружок.

 

И даже если кто-то в городе ещё вспоминал имя Роджер — в этой деревне, в этом доме, в этом сердце он навсегда ос

тался тем, кто не предал, даже когда предали его.