“Роковой день”🤔🤔🤔 Ничто не предвещало трагедии… -Как ты думаешь, куда мы сегодня отправимся? – счастливо воскликнула шестилетняя Дердре, обращаясь к трехлетнему Патрику. Эта фраза часто прокручивалась в голове у Айседоры Дункан. До конца своих дней она вопрошала себя: “Куда же вы, мои милые, отправились?”. 19 апреля 1913 года в жизни танцовщицы Айседоры Дункан произошел самый страшный день. 18 апреля 1913 года Айседора Дункан танцевала в театре “Шатле”. Она была необыкновенно воодушевленна. Я танцевала лучше, чем когда-либо. Я перестала быть женщиной, а превратилась в пламя радости, в огонь, в летающее искорки, в клубы дыма, стремящиеся к небу, – вспоминала Айседора. – Мне казалось, что Дердре и Патрик сидят у меня на плечах в полной гармонии и совершенной радости, и, глядя на них во время танца, я встречала их веселый смеющийся детский взор – детскую улыбку – и ноги мои не знали усталости. После выступления танцовщица направилась в гримерку и с удивлением увидела там Париса Зингера, своего бывшего возлюбленного и отца ее сына. Она нехорошо рассталась с ним после нескольких лет отношений. Он застал ее в объятиях другого, пришел в бешенство и умчался в Египет. -Какая неожиданность, – улыбнулась Айседора. -Я потрясен твоим выступлением, милая, – как ни в чем не бывало, отозвался Зингер. – Давай поужинаем сегодня. -Конечно, приходи сегодня в гостиницу “Елисейские поля”. Я буду ужинать с братом Августином, а ты присоединишься к нам, – предложила Айседора. Зингер согласился, но на ужин не явился. Дункан прождала его несколько часов, а потом, разочарованная попрощалась с братом и уехала в Версаль, там в отеле “Трианон” ее ждали дети…

…Они уже спали, укрывшись одним одеялом, словно неразлучные птенцы в гнезде. Айседора долго стояла у их кроватей, прислушиваясь к тихому дыханию. Сердце ее, еще наполненное музыкой и огнем сцены, вдруг сжалось от странной тревоги. Она поцеловала Дердре в лоб, поправила одеяло на Патрике, и только потом позволила себе рухнуть в постель.

Утро 19 апреля выдалось солнечным. Весенний воздух был наполнен ароматом жасмина и надеждой. Дети проснулись первыми — звонкий смех разнесся по коридору. Они бегали босиком, играя в прятки за шторами, и требовали немедленного выхода на прогулку.

— Мы едем к реке! — закричала Дердре, всплеснув руками. — Там будут лодки, мама, ты обещала!

Айседора сдержала обещание. Машина, которую она вызвала, была старой, с открытым кузовом. Шофёр, пожилой француз, не говорил по-английски, но улыбался детям с добродушием дедушки. Водитель помог им устроиться, пледы были заботливо уложены, в корзине — булочки, яблоки и термос с горячим шоколадом.

— Поехали! — радостно закричала Дердре, и машина тронулась, покачиваясь на весенних улицах Версаля.

Айседора следом. Еще в дверях она оглянулась — и на миг остановилась. Позже она будет вспоминать этот взгляд, как пророчество: глаза Дердре, полные беззаботного света, и ручка Патрика, махающая ей с коленей шофёра. Навсегда запомнится ей эта картина — солнечные волосы, играющие на ветру, и звонкий детский смех, уносимый прочь…

Через час — раздался звонок. Звонок, который расколол ее жизнь на до и после.

— Мадам Дункан… случилось несчастье… — говорил дрожащий голос на другом конце провода.

Айседора не поняла. Не хотела понимать. Мир поплыл, воздух исчез, ноги подкосились. Она бежала, как будто можно было успеть что-то исправить.

Но было поздно.

Машина на скользком повороте у набережной не справилась с управлением. Она врезалась в ограду. Детей выбросило в реку. Водитель пытался вытащить их, но течение было сильным…

Потом — тишина.

Черная, бездонная тишина, которую ничем уже не заполнить. Ни музыкой. Ни светом сцены. Ни будущими веснами.

«Куда же вы, мои милые, отправились?» — с этого дня и до конца своей жизни Айседора повторяла эти слова как молитву, как крик, как бесконечный танец боли, в котором уже не было ни пламени, ни искр — только пепел.

Айседора не вернулась в тот день домой. Её тело было в городе, но душа осталась навсегда у той набережной, где оборвались два самых светлых дыхания в её жизни. Она стояла, не в силах оторвать взгляд от мутной воды, где исчезли её дети, будто река поглотила их и увела туда, куда ей никогда не дотянуться.

В следующее утро в газетах появилось сухое сообщение:

«Трагедия в Версале. Дети известной танцовщицы Айседоры Дункан утонули в результате дорожного происшествия».

Одни читали с сочувствием, другие — равнодушно пролистывали страницу. Но никто не знал, что в тот день утонула не только её семья. Утонула музыка в её теле, огонь в её сердце, смысл в её танце.

Она больше не танцевала, как прежде. Иногда она всё же выходила на сцену — в чёрном, босиком, с лицом, застывшим в бесконечной скорби.

И её танец стал не выражением радости, как раньше, а воплощением безмолвного крика. Крика матери, потерявшей всё.

Прошли годы. Люди говорили: Айседора сошла с ума. Она жила, словно по инерции, ищущая знаки, тени, намёки, — что хоть как-то вернуло бы её к детям. Она искала их в снах, в шорохе ветра, в отблеске солнечного света на воде. Она часто говорила друзьям:

— Я вижу их. Они рядом. Они не умерли, просто ушли в другой танец, в котором нет боли.

И однажды, в солнечный день, как тогда, она снова села в машину. Шёл 1927 год. Новый шофёр, новый кабриолет. И тот же ветер.

Она накинула длинный алый шарф, как символ прежней страсти, той, что когда-то поднимала её над землёй. Шарф развевался на ветру, и вдруг — зацепился за ось колеса…

Смерть пришла мгновенно.

Люди ахнули. Газеты писали:

«Айседора Дункан погибла трагически — задушена собственным шарфом. Как поэтично и ужасно».

Но, быть может, в этот момент она, наконец, нашла ответ на свой вопрос.

Может быть, когда шарф потянул её назад, в том вихре она увидела бегущих по лугу детей — смеющуюся Дердре, крохотного Патрика, протягивающих к ней руки.

И, обняв их, она, наконец, ушла туда, куда они отправились в тот роковой день.

В танец без конца. В свет без боли.

Навсегда вместе.