Свекровь обнаружила двоих детей в заброшенном колодце, привезла их ко мне и отдала на воспитание. Я растила их, как своих. — Алёна, родная, помоги мне… — голос Марии Никитичны дрожал, когда она переступила порог дома, крепко прижимая к себе два маленьких свёртка. Алёна замерла у мойки, в руке застыла недомытая тарелка. За окном лил дождь, собака не решалась зайти внутрь, жалась к стене и выла. Всё утро Алёну преследовало странное чувство — будто воздух стал плотным, как ненастоящий. — Что случилось? — спросила она, подходя ближе. Лицо свекрови было мокрым от слёз. — Вот, — Мария Никитична развернула первое одеяло, и Алёна увидела лицо крохи, которое сморщилось и еле слышно пискнуло. — Их двое. Сестра и брат. Нашлись в старом колодце… Алёна почувствовала, как земля уходит из-под ног. Она осторожно взяла ребёнка из рук свекрови. Он был грязным, холодным, но живым. Его глаза — огромные, тёмные — смотрели прямо в её душу. — В колодце? Там, где давно ничего нет, кроме плесени и мха? — Да. С Петровичем вытащили. Шла я мимо, Шарик повёл себя странно — рвался к колодцу, лаял, словно сошёл с ума. Я подошла — услышала плач. Вытащили их еле-еле… Кто-то оставил и скрылся. Ни один человек в деревне не потерял детей, значит, чужие были. Алёна прижала малыша к груди. Сердечко билось рядом с её сердцем. Пять лет они с Степаном надеялись. Пять лет прошло в попытках, анализах, разочарованиях. Детская комната так и оставалась пустой — игрушки, кроватки, но ни одного детского вскрика. — А второй? — спросила Алёна, взгляд всё ещё не мог оторваться от первого ребёнка. — Девочка. Такая крошечная, — Мария Никитична аккуратно раскрыла второе одеяло. — Похоже, они друг дружка и потеряли — близнецы, видать. Скрипнула входная дверь. На пороге стоял Степан — высокий, мокрый до нитки. — Что происходит? — он остановился, глядя на жену с ребёнком на руках. Мария Никитична быстро рассказала сыну о находке. Он слушал молча, потом подошёл к Алёне, нежно коснулся щёчки младенца. — Как такое можно сделать? — в его голосе была боль. — Участковый завтра придёт, — сказала свекровь. — Я уже сообщила. Фельдшера тоже вызвала. Надо осмотреть малышей. Степан осторожно взял девочку из рук матери. Та открыла глаза и посмотрела на него так серьёзно, что он на секунду замер. — Что с ними будет? — спросил он, чувствуя, как внутри что-то переворачивается. Мария Никитична ответила не сразу: — В детский дом отправят, если родителей не найдут. Степан посмотрел на жену, потом на мать. Положив руку на плечо Алёны, он сказал одно слово: — Оставляем. Это слово повисло в воздухе — короткое, но полное смысла. — Оставляем, — повторила Алёна, и впервые за много лет внутри неё что-то потеплело, будто давний лёд начал таять. Фельдшер приехал через час. Осмотрел обоих детей: годовалые, здоровые, невредимые. Чудом выжили в том заброшенном колодце. Когда ночью дети уснули в импровизированной кровати, Степан сел рядом с женой. — Ты правда хочешь этого? — спросила она тихо…

— Ты правда хочешь этого? — спросила она тихо, почти шёпотом.

Степан не сразу ответил. Его глаза были прикованы к детской кроватке, где под лёгким одеялом сопели два маленьких тела. Он будто боялся, что, произнеся слова вслух, разрушит хрупкое чудо.

— Да, — сказал он наконец. — Я хочу. Я уже не могу иначе.

Алёна кивнула. Она чувствовала то же самое. Боль прошлых лет отступала, как ночной туман перед восходом солнца. Эти дети — они не были их плотью, но стали их смыслом. С первыми шагами, первыми словами, с капризами и слезами — они становились их жизнью.

Прошли месяцы. Документы на опеку были оформлены, им дали временный статус приёмной семьи. Родителей всё ещё не нашли, и надежды оставалось всё меньше. Деревня привыкла к детям. Лёва и Нина стали своими — озорные, крепкие, любимые всеми.

Но однажды, в разгар золотой осени, в дверь снова постучали.

На пороге стояла молодая женщина. Тонкая, измождённая, с пустыми глазами. Сзади — мужчина, сутулый, молчаливый. У женщины дрожали руки.

— Это… это здесь? — спросила она. — Здесь… нашли их?

Мария Никитична первой вышла вперёд. Её лицо стало каменным.

— Кто вы?

— Мы… — женщина всхлипнула. — Я… их мама.

Тишина ударила, как гром. Даже ветер за окном притих. Алёна вышла следом. В руках она держала Нину — та только что проснулась.

— Почему? — спросила Алёна. Голос был чужой, хриплый. — Почему вы… почему бросили их в колодце?

Женщина рухнула на колени прямо на крыльце.

— Я… не хотела! Я не смогла! Нас выгнали… мы жили в машине… отец их бил, кричал, что не его они… Я… я просто сломалась. Я не хотела убивать, клянусь! Я думала… кто-то найдёт…

Она рыдала, как ребёнок. Мужчина стоял, не произнося ни слова. Лёва выглянул из-за занавески. Его глаза — такие же, как у неё.

— Уходите, — тихо сказала Алёна. — Уходите, пока я могу сдержаться.

Женщина вскинула голову, но в глазах Алёны не было ни капли сомнения. Только боль. Та боль, которую она прятала годами, и которую эта женщина теперь вытащила наружу.

— Участковый знает. Если суд решит — будем говорить. Но для меня… вы умерли в тот день, когда оставили их в темноте умирать.

Женщина опустила голову. Она не сопротивлялась, когда её уводил мужчина. Даже не обернулась.

Алёна вошла в дом, закрыла дверь. За ней Степан молча обнял жену. Она не плакала. Только прижала Нину крепче.

— Она больше не мама. Я — мама, — прошептала она. — Я с ними падала, с ними вставала, молилась, лечила, учила говорить. И буду до последнего дня.

Дети остались. Суд признал мать недееспособной, лишённой родительских прав. Никто не забрал у Алёны и Степана право быть родителями.

Спустя годы, на свадьбе Нины, Алёна держала за руку уже седого Степана. Гости смеялись, звенели бокалы. А она смотрела на взрослую дочь, вспоминая тот дождливый день. Колодец. Шарика. Свекровь с дрожащими руками.

И думала:

> «Мы не выбираем, как приходят к нам наши дети. Но мы выбираем — остаться с ними. До конца. До последнего вдоха.»

И тогда, наконец, она позволила себе заплакать. Но то были уже слёзы счастья.