Таня тащилась домой, с трудом волоча огромный пакет с продуктами, едва передвигала ноги. — Ох, как же я устала, — думала она, чуть не плача. Но какой толк в слезах? Спина перестанет болеть, что ли? Или вместо этих замороженных куриных ножек и серых макарон вдруг окажется нормальный кусок мяса, итальянские спагетти, красивые, как восковые перцы, да ещё и каперсы? Вместо сморщенных яблок — апельсины, мандарины, ананасы или манго. Манго она обожала. Таня поставила тяжёлые пакеты, набитые всякой всячиной, и начала тихонько махать руками, пытаясь размять плечи.

 

Домой идти не хотелось — Толик опять пьяный.

 

Звонил на работу, молол какую-то ерунду.

 

Господи, как же устала она от всего этого.

 

Последнее время Таня жила, словно во сне. Хотя, если честно, так было всегда.

 

С парнями не встречалась, не считала себя красавицей, хотя и не уродина. Может, как-то так себя держала, что парни обходили её стороной?

 

Придёт на танцы в дом культуры, вроде одета не хуже всех, смеётся звонко, шутит искромётно. Пацаны толпятся вокруг, шутки шутят, называют ласково, а домой идти — так она одна.

 

А потом появился Толик.

 

Стал провожать её.

 

Сначала Таня сторонилась, не подпускала его близко, но потом привыкла.

 

А когда Толик ушёл в армию, вдруг поняла, что скучает, что ей не хватает его рядом.

 

Тоска оказалась неожиданной.

 

Письмо написал — она ответила, и так началась их тихая любовь.

 

Женились тихо, спокойно.

 

А потом, спустя лет десять, Толик признался, что всех парней от неё отгонял, чтобы с ним только связывались.

 

А Толик был хулиган знатный, с ним связываться боялись.

 

Приехал он в город учиться на сварщика, сначала жил в общаге, потом комнату у бабки снимал. Таня сирота, хорошего в жизни не видела: мать умерла, когда она с братом Игорем были ещё детьми. Квартира вроде бы была материна, но по документам её часть делилась с дядькой. В итоге детей отдали в детдом. Вроде как у них жильё было, но на самом деле никому они там не были нужны. Выпустили их из детдома и сказали: «Идите, у вас же жильё есть». Да только дядька с женой их на порог не пустили. — Куда? Да хоть на вокзал, — бросила им дядькина жена.

 

— Я к тебе и с того света приду, слышишь, — однажды поклялся Игорь, обещая никогда не бросать сестру.

 

— Что мелешь-то… — ответила Таня, но сердце грелось от этих слов.

 

Жили втроём, когда Таня вышла замуж за Толика. Игорь, молодой и горячий, однажды ввязался в драку, заступаясь за девушку друга.

 

Получил условный срок.

 

А пострадавший — сын какого-то важного человека, за Игоря заступиться было некому.

 

Во второй раз тоже ввязался в драку, опять с той же компанией.

 

Игорь кому-то зуб выбил, кому-то руку сломал.

 

Один на него с ножом кинулся, он за лезвие схватил и вывернул руку нападавшему.

 

Но дело повернули так, будто Игорь был виноват, и получил реальный срок.

 

Ни хорошие характеристики, ни поддержка друзей не спасли его.

 

Ох, как Таня тогда ревела, она ведь Юркой беременная была.

 

Через год Игоря отпустили за хорошее поведение, хотя некоторые говорили, что справедливость восторжествовала.

 

Но Игорь не стал требовать ничего, решили не связываться.

 

Толик всю ночь говорил с Игорем на кухне, тихо, не повышая голоса, выпили две бутылки водки. Наутро, когда Таня собирала старшую Светку в детский сад, Игорь подошёл к ней и сказал:

 

— Прости, сестра. Никогда больше ни одна слеза по моей вине из твоих глаз не выкатится. Я же тебе говорил, что никогда не брошу.

 

— Всё у нас будет отлично. Мы с тобой вдвоём, да вот и Толик с ребятишками, мы сила!

 

Игорь пошёл учиться, подрабатывал, хватал любые заработки, и так они смогли снять квартиру получше.

 

Толик тоже подтягивался, хотя Таню грызли сомнение — ведь Толик нет-нет, да выпьет.

 

Но Таня не знала, как жить в семье, и строила свою, как могла.

 

Все же выпивают, думала она, главное не бьёт — и то хорошо.

 

Но Толик начал пить сильно.

 

Молчала Таня, терпела.

 

У Игоря жизнь наладилась: встретил хорошую девушку, женился, взяли квартиру в ипотеку.

 

Таню не забывал, одним глазом всегда за ней следил.

 

Его жена, Катя, тоже из неблагополучной семьи, старалась, тянулась. Дружно жили, весело. Игорь подталкивал Толика взять ипотеку.

 

— Конечно, поможем, если что, — кивала Катя, жена Игоря. — Мы же семья.

 

Таня молчала, стыдно было сказать, что Толика с работы выгнали.

 

Детей в садик, а сама на двух работах.

 

Толик пытался дома что-то делать, макароны варил, сосиски жарил.

 

Хорошо, что хоть никого домой не водил и ничего не тянул.

 

Клялся, что завяжет, найдёт работу.

 

Игорь узнал, встряхнул его хорошенько — вроде успокоился.

 

Но потом по ночам стал пропадать, по два-три дня не было дома, приходил грязный, в ванной отмокал.

 

Таня чаем его отпаивала, плакала, прощала, и всё начиналось по новой.

 

Главное — дома он в открытую не пил. Дети вроде как в спокойствии росли, папка просто «весёлый».

 

А что уходит куда-то — так, мол, подработка, сторожем.

 

У Игоря дочка родилась, Алёнка. У Тани жизнь текла своим чередом.

 

— Всё, уходи от него, нет сил на тебя смотреть, тридцать пять лет, а выглядишь как старуха. Детям как-нибудь объясним, — говорил Игорь.

 

— А где я жить буду, Игорь?

 

— Пока с нами, а там комнату в соседней квартире выкупим. Коммуналка, с одной соседкой уже договорился. Бабушка одна ещё живёт, детей присмотрит, а потом и её комнату выкупим. Будет у тебя своё жильё, Танюшка!

 

Таня понимала, что не жизнь это, а каторга какая-то. Жена Игоря тоже уговаривала, что так жить нельзя.

 

Молодой парень на скользкой дороге не справился с управлением и вылетел на встречку, где ехал Игорь с работы. Случился удар, и они оба ушли… Вместе с Игорем ушла и часть души Тани. Спасали только дети, да Катя, жена Игоря, и маленькая Алёнушка, так похожая на папу. Толик тоже держался рядом, даже пить перестал.

 

Так и осталась Таня. Хоть Катя звала жить к ним, не ушла. Год, два, три — как в тумане. Боль никуда не делась, просто стала не такой острой. Иногда, как будто в открытую рану пальцами залезают — сердце заходится от боли, а сделать ничего не можешь.

 

Первые два года выла, когда одна оставалась. Фотографию брала и выла, как волк. Потом просто тихая грусть.

 

Стоит Таня, задумалась. Надо рвать это. Уже Юрка со Светкой подростки, ничего от них не скрыть. Молчат, но хмурятся. А Толика опять с работы выгнали.

 

Всё на съёмной квартире живут, устала считать, сколько их сменилось.

 

Так и не будет своего жилья.

 

Главное — детей выучить, чтобы не горбатились продавцами.

 

Передохнув, Таня подхватила пакеты и тихонечко пошла к многоэтажке, что светилась впереди.

 

Ни отца, ни матери, никого.

 

Отец где-то был, но никогда не интересовался, как они живут, что едят. Может, и нет его давно, думала Таня. Тоскливо, обидно.

 

Вдруг слышит:

 

— Мяу.

 

— Барсик, ты что ли?

 

Смотрит, точно, соседский кот. Важный такой, сам по себе гуляет. Надо его домой запустить, а то тётя Люба переживать будет.

 

— Барсик, иди домой, кис-кис-кис.

 

— Мяуууу.

 

— Ну, идём. Я дверь открою, сосиску дам. Что ты там, застрял что ли? Вот горюшко, потому что много ешь, — Таня улыбнулась.

 

Кот лапками перебирает, на улице холодно, стоял, таращился на неё.

 

— Мияву.

 

— Идём, Барсик, тётя Люба переживает.

 

— Мяу, — согласно промяукал, и Таня заметила, что под котом что-то шевелится.

 

— Шапка какая-то… ой, да это же щенок, божечки, кто тебя так, лохматик?

 

Таня осторожно поставила пакеты на крыльцо и присела на корточки. Щенок дрожал, явно испугался и продрог. Барсик обнюхал его, затем важно обошёл кругом и сел рядом, словно утверждая: “Берём!”

 

— Ну что же ты, малыш… Кто тебя выкинул-то? — Таня осторожно подхватила щенка. Он даже не тявкнул, только прижался к ней. — Совсем кроха. Как же тебя теперь бросить?

 

В этот момент Таня вдруг ощутила странное тепло в груди. Будто сквозь всё накопившееся — усталость, боль, отчаяние — прорезалась тоненькая ниточка жизни. Такой живой, настоящей. Она встала, прижав щенка к груди, и кивнула Барсику:

 

— Ну что, идём домой.

 

Толик был дома. Сидел на табуретке на кухне, потупившись.

 

— Таня, поговорить надо, — хрипло начал он.

 

Она не ответила, прошла мимо, положила щенка в коробку, на старую фланелевую рубашку.

 

— Я всё понял. Я всё испортил. Работу снова потерял, да. Но пить не начну. Клянусь. Я по ночам за Игорем плачу. И за тобой. Всё вижу, всё понимаю. Только прости, не выгоняй, — сказал Толик, не глядя на неё.

 

Таня посмотрела на него устало, молча. Потом прошла к детям.

 

— Юр, Свет, у нас будет собака. Не возражаете?

 

Дети оживились, впервые за долгое время в их глазах мелькнул огонёк.

 

— Класс! — прошептал Юрка. — Можно назвать Игорь?

 

Света фыркнула сквозь слёзы:

 

— Глупенький. Нельзя. Назовём Барсиком-2. Или просто Лучик. Он ведь как свет появился.

 

Таня кивнула:

 

— Пусть будет Лучик. Нам сейчас свет не помешает.

 

Поздно вечером, когда дети уснули, а щенок сопел в коробке, прижавшись к Барсику, Таня вышла на балкон. Мелкий снег падал на город. Она стояла и чувствовала — внутри что-то изменилось. Нет, жизнь не стала легче. Но внутри появилась какая-то прочность. Будто стальной прутик внутри неё наконец выпрямился.

 

Может, Толик изменится. А если нет — она уйдёт. Она больше не боится. Потому что знает: она сильная. Она всё вытянет. Ради детей. Ради памяти Игоря. Ради себя.

 

И Таня вдруг улыбнулась. Настоящей, живой улыбкой. Впервые за много лет.Таня осторожно поставила пакеты на крыльцо и присела на корточки. Щенок дрожал, явно испугался и продрог. Барсик обнюхал его, затем важно обошёл кругом и сел рядом, словно утверждая: “Берём!”

 

— Ну что же ты, малыш… Кто тебя выкинул-то? — Таня осторожно подхватила щенка. Он даже не тявкнул, только прижался к ней. — Совсем кроха. Как же тебя теперь бросить?

 

В этот момент Таня вдруг ощутила странное тепло в груди. Будто сквозь всё накопившееся — усталость, боль, отчаяние — прорезалась тоненькая ниточка жизни. Такой живой, настоящей. Она встала, прижав щенка к груди, и кивнула Барсику:

 

— Ну что, идём домой.

 

Толик был дома. Сидел на табуретке на кухне, потупившись.

 

— Таня, поговорить надо, — хрипло начал он.

 

Она не ответила, прошла мимо, положила щенка в коробку, на старую фланелевую рубашку.

 

— Я всё понял. Я всё испортил. Работу снова потерял, да. Но пить не начну. Клянусь. Я по ночам за Игорем плачу. И за тобой. Всё вижу, всё понимаю. Только прости, не выгоняй, — сказал Толик, не глядя на неё.

 

Таня посмотрела на него устало, молча. Потом прошла к детям.

 

— Юр, Свет, у нас будет собака. Не возражаете?

 

Дети оживились, впервые за долгое время в их глазах мелькнул огонёк.

 

— Класс! — прошептал Юрка. — Можно назвать Игорь?

 

Света фыркнула сквозь слёзы:

 

— Глупенький. Нельзя. Назовём Барсиком-2. Или просто Лучик. Он ведь как свет появился.

 

Таня кивнула:

 

— Пусть будет Лучик. Нам сейчас свет не помешает.

 

Поздно вечером, когда дети уснули, а щенок сопел в коробке, прижавшись к Барсику, Таня вышла на балкон. Мелкий снег падал на город. Она стояла и чувствовала — внутри что-то изменилось. Нет, жизнь не стала легче. Но внутри появилась какая-то прочность. Будто стальной прутик внутри неё наконец выпрямился.

 

Может, Толик изменится. А если нет — она уйдёт. Она больше не боится. Потому что знает: она сильная. Она всё вытянет. Ради детей. Ради памяти Игоря. Ради себя.

 

И Таня вдруг улыбнулась. Настоящей, живой улыбкой. Впервые за много лет.