Тело Степана Петровича дрожало от холода и горечи. Только что закончился тяжёлый разговор с дочерью Варей. Она настаивала, чтобы отец переехал в дом престарелых, объясняя, что её семье не хватает места в их тесной квартирке в городке на Волге. Жильё и правда было крошечным: Степан Петрович ютился в одной комнатушке, а в другой жили Варя с мужем и двумя детьми.

 

«Дочка, зачем мне уходить из родного дома? У твоей свекрови трёхкомнатная — она там одна, всем бы места хватило», — пробовал возразить старик, но голос его дрожал от обиды. «Да ты что, с ума сойти! Мы же с ней как кошка с собакой!» — вспыхнула Варя и хлопнула дверью, уйдя с балкона. Степан Петрович смотрел ей вслед, чувствуя, как сердце сжимается от тоски. Он не хотел покидать дом, где каждый угол дышал воспоминаниями о покойной жене и былых счастливых днях.

 

«Только мы с тобой остались, Жучка», — прошептал он своему псу, который лежал у ног, глядя на хозяина преданными глазами. Варя уже не раз уговаривала его уехать, но он упрямо цеплялся за родные стены. Уставший, он задремал в кресле, пока к нему не подкрался внук, семилетний Костя.

 

«Дедуля, ты нас разлюбил?» — спросил мальчик, смотря на него укоризненно. «С чего ты взял, солнышко?» — удивился старик. «Всё ясно! Нам в одной комнате тесно, а ты с Жучкой сидишь тут. Она тебе важнее нас!» — Костя заплакал, и слёзы катились по щекам. Степан Петрович понял — этим словам внука научила Варя. Горечь сдавила грудь. «Даже ребёнка против меня настроила… В кого она такая?» Наташа, его покойная жена, была добрейшей души человеком, жила ради семьи. Когда же связь с дочерью порвалась?

 

Он поднялся и, тяжело ступая, зашёл на кухню, где сидели Варя, её муж Сергей и дети. Он знал — дочь не отстанет. Зять уже давно не здоровался, смотрел мимо, будто старик был пустым местом. «Ладно, согласен», — выдавил Степан Петрович, и голос его дрогнул.

 

«Папочка, ну наконец-то! Зачем столько спорил?» — радостно воскликнула Варя, словно не видя его страдания.

 

«Одно условие — не трогайте Жучку. Она старая, осталось ей немного», — добавил старик, глядя на дочь умоляюще.

 

«Да не волнуйся, пап, мы её не бросим! Я сама с ней гулять буду», — сказала Варя, но в голосе её звенела фальшь. Степан Петрович вздохнул. Он знал — дочь не сдержит слова.

 

«Обещаешь навещать? И Жучку привозить?» — спросил он, цепляясь за последнюю надежду.

 

«Конечно, пап!» — ответила она с натянутой улыбкой.

 

«Только дурак тебе поверит», — подумал старик, но промолчал.

 

«Мы нашли вам хороший пансионат, Степан Петрович», — вдруг заговорил Сергей, и в голосе его звучало облегчение.

 

«Немой заговорил — лишь бы от меня избавиться», — горько подумал старик, чувствуя, как предательство близких впивается в сердце.

 

Наутро его отвезли в дом престарелых. Вещи Сергей привёз только через день, даже не зайдя внутрь. Комната, куда его поселили, была крошечной, на троих. Запах сырости, несвежее бельё, одеяло, похожее на тряпку. Оформление прошло быстро — видно, Варя всё устроила заранее. Степан Петрович сел на койку, и в душе его поселилось отчаяние. Он всё ещё надеялся, что дочь одумается, приедет, заберёт…

 

Во дворе он сел на скамейку, уставившись в землю. Жизнь, прожитую ради семьи, завершали так бесславно.

 

«Вы новенький?» — раздался рядом мягкий голос. Рядом стояла пожилая женщина с добрыми глазами.

 

«Я — Мария Фёдоровна. Можно присесть?»

 

«Садитесь», — кивнул он.

 

«А вас как зовут?»

 

«Степан Петрович». И, не выдержав, спросил: «А вы как здесь оказались?»

 

«Племянник привёз… Детей у меня нет, муж умер давно. Квартиру на него переписала — а он меня сюда», — вздохнула женщина.

 

Они просидели до вечера, делясь историями. На следующий день встретились снова. Мария Фёдоровна стала ему отдушиной — её спокойная мудрость смягчала боль.

 

Месяц прошёл, а Варя так и не приехала. Не привезла Жучку. Степан Петрович попытался позвонить — никто не взял трубку.

 

Однажды у ворот он столкнулся с молодым парнем, Антоном, юристом, который навещал клиента.

 

«Ваш пёс у подъезда сидит, не уходит. Соседи подкармливают», — сказал Антон. А потом добавил:……«Но она никого к себе не подпускает. Сидит, будто ждёт кого-то. Я попробовал подойти — зарычала тихо, не злобно, а словно с болью».

 

Слова Антона пронзили сердце Степана Петровича. Он представил Жучку, сидящую на холодных ступенях подъезда, вглядывающуюся в лица прохожих в надежде увидеть его. Эта картина разорвала внутри что-то последнее, хрупкое и забытое.

 

«Вы… не могли бы её привезти ко мне?» — прошептал он, сам удивляясь своей смелости.

 

Антон взглянул на него внимательно. «Попробую. Если она позволит».

 

Через два дня, в хмурый осенний вечер, у ворот пансионата остановилась машина. Степан Петрович сидел на скамейке, как всегда — и вдруг услышал знакомый, дрожащий лай. Обернулся — и увидел Жучку. Грязная, худая, но глаза — те же, полные преданности и боли. Она бросилась к нему, завыла, уткнулась носом в колени. Он обнял её, не стесняясь слёз.

 

Антон стоял в стороне. «Она не хотела садиться в машину, пока я не показал ей ваш свитер».

 

С тех пор Жучка жила с ним в комнате. Медсестра закрывала глаза — у Марии Фёдоровны нашёлся плед, кто-то дал старую миску. Старик снова ожил. Он гулял с Жучкой по утрам, рассказывал ей о прошлом, о Наташе, о Варе, не скрывая горечи. А по вечерам сидел с Марией Фёдоровной, слушал, как она поёт старые романсы.

 

Наступила зима. Варя так и не появилась. Лишь одно письмо пришло по почте — короткая записка, без подписи: «Прости. Больше не могу». Он положил его в ящик и больше не вспоминал.

 

Однажды утром сердце Степана Петровича не выдержало. Его нашли сидящим в кресле, с мирной улыбкой на лице, а у ног лежала Жучка, не издав ни звука.

 

На похороны пришла только Мария Фёдоровна, держа за руку Антона. «Он жил, как мог… А в конце — не был один», — тихо сказала она. А Жучка… Жучка три дня не отходила от могилы. Потом исчезла. Соседи говорят, будто видели её на той самой скамейке у старого подъезда. Ждёт. Верит. Как и тогда.

 

Весной, когда снег начал таять, и над землёй повис первый лёгкий тёплый туман, к дому престарелых подъехала машина. Из неё вышла молодая женщина — бледная, исхудавшая. Варя. Её глаза были покрасневшими, волосы неухоженными, руки дрожали. Она долго стояла у ворот, не решаясь войти. Потом всё же пересекла двор и подошла к медсестре.

 

— Простите… Степан Петрович… он здесь?

 

Медсестра посмотрела на неё, нахмурилась.

 

— Вы — дочь?

 

Варя кивнула.

 

— Поздно вы. Он умер зимой.

 

Женщина закрыла лицо руками. Молча села на лавочку, ту самую, где он сидел по утрам с Жучкой. Из сумки достала платок, промокнула глаза.

 

— Я была глупа… я всё отложила, всё надеялась, что ещё будет время… А теперь…

 

— А теперь вы можете сходить к нему, — мягко сказала медсестра. — Антон отвозит иногда тех, кто хочет попрощаться.

 

На кладбище было ветрено. Варя стояла у могилы, склонившись, и впервые за долгое время — молчала. Не оправдывалась, не жаловалась, не просила прощения — просто стояла. На надгробии было написано: «Степан Петрович Иванов. Жил с любовью. Ушёл с достоинством.»

 

А рядом, как будто сторож, на снегу лежала старая миска, в которую кто-то подсыпал немного корма.

 

— Жучка? — Варя обернулась.

 

Из-за дерева осторожно вышел пёс — постаревший, медлительный, но с тем же глубоким взглядом. Он остановился, глядя на Варю.

 

Варя опустилась на колени:

 

— Прости меня… Ты одна осталась… Прости, что тогда… — она протянула руку.

 

Жучка не двигалась. Потом медленно подошла, ткнулась мордой в её ладонь. Варя разрыдалась.

 

С тех пор её стали видеть часто у той лавочки во дворе. Она приходила с Жучкой, убирала снег, оставляла цветы. Иногда приносила книги и читала вслух — как когда-то читал её отец. Говорят, она рассталась с мужем, переехала в маленькую квартиру рядом с пансионатом, устроилась работать сиделкой.

 

Мария Фёдоровна и Антон приходили к ней в гости. Они вместе вспоминали Степана Петровича — его смешные истории, его добрые глаза, его горечь и силу. А Жучка… Жучка, прожив ещё год, умерла тихо — в ногах у Вариной кровати.

 

— Я поздно всё поняла, — шептала Варя в ту ночь. — Но, папочка, спасибо, что простил. И что до конца остался настоящим.

 

На могиле отныне стояло два памятника — рядом с именем Степана Петровича появилась скромная плита: «Жучка. Верность — это тоже любовь».

 

И каждый, кто приходил туда, чувствовал — этот старик ушёл не с пустым сердцем. А с благодарностью — за последних друзей, за верного пса, и за то, что даже после боли приходит покой.