— Что это? Какого чёрта?! — Екатерина замерла на пороге собственной квартиры, в растерянности оглядывая пустое пространство. Солнечный свет беспрепятственно проникал в окна, не встречая преград в виде штор и гардин.

 

— Неужели я не ясно объяснила? Здесь будет жить дочь с Юрием, — свекровь прошла мимо застывшей девушки, поправляя дорогой шарф. Её каблуки звонко стучали по паркету.

 

Голые стены и пол, лишённый привычной мебели, смотрелись безжизненно и чуждо. Вещи Екатерины, ещё утром заполнявшие шкафы и полки, теперь были свалены в картонные коробки у входа. Несколько фоторамок с семейными снимками торчали из верхней коробки, стекло одной из них треснуло. От её уютного интерьера, который она с любовью создавала последние два года, не осталось и следа.

 

Дверь распахнулась шире, и в проёме показался крепкий мужчина в футболке с внушительной коробкой в руках. Пот блестел на его лбу, а мышцы напряглись от тяжести ноши.

 

— Куда ставить, маман? — спросил Юрий, окидывая помещение оценивающим взглядом. Его взгляд задержался на Екатерине, но он тут же отвёл глаза, словно ему было неловко.

 

— Вдоль той стены пока сложи, — распорядилась Анна Павловна, указывая рукой с массивным золотым браслетом. — И скажи грузчикам, чтобы поторапливались с диваном. Ольга хочет сегодня же здесь обосноваться.

 

Екатерина наконец вышла из оцепенения. Сердце билось часто и тяжело, а в ушах звенело от нахлынувшего адреналина. Она сжала ключи в ладони так, что ощутила боль.

 

— Простите, но это моя квартира, — произнесла она, стараясь говорить спокойно, хотя внутри всё клокотало от возмущения. — Никто не имеет права что-то здесь менять без моего ведома. Где моя мебель? Куда делись все мои вещи?

 

Свекровь проигнорировала вопрос, продолжая раздавать указания, словно Екатерины вовсе не существовало в этом пространстве:

 

— Юра, после этой коробки принеси туалетный столик. Оля говорила, что хочет поставить его у окна. А бра повесим над кроватью.

 

Екатерина сделала глубокий вдох, пытаясь совладать с эмоциями. Квартира на улице Ленина, 47, доставшаяся ей от дедушки после его смерти три года назад, была её единственным наследством и убежищем. Каждый сантиметр этого пространства хранил воспоминания и частичку её души. Через три дня она должна была стать женой Вадима, и они планировали жить здесь вместе, обустраивая своё семейное гнёздышко. Всё было обговорено, всё было решено. Или ей так казалось до этого момента.

 

— Анна Павловна, я спрашиваю: где моя мебель? — повысила голос Екатерина, ощущая, как внутри поднимается волна отчаяния. Она понимала, что вот-вот на глазах появятся предательские слёзы, и изо всех сил старалась сохранить самообладание.

 

Будущая свекровь наконец соизволила обратить на неё внимание, медленно повернувшись с таким видом, будто разговор с Екатериной был крайне обременительной обязанностью.

 

— Отправили в утиль, естественно. В комнате, где ты с Вадимом будете жить, нет места для этого хлама, — отрезала женщина, небрежно поправляя уложенную причёску. Её тонкие пальцы с маникюром скользнули по седеющим прядям. — Кроме того, твоя мебель совершенно не вписывается в интерьер нашего дома.

 

— Что?! — Екатерина потеряла дар речи. Её бабушкин комод ручной работы, письменный стол, за которым она написала свою первую статью для журнала, книжные полки, заполненные любимыми томиками, — всё это просто выбросили? — В какой ещё комнате? Мы с Вадимом будем жить здесь. Это моя квартира! Вадим сам говорил…

 

— Боже, какая ты шумная, — поморщилась Анна Павловна, словно от головной боли. Свет из окна подчеркнул мелкие морщинки вокруг её тщательно замаскированных глаз. — Вадим решил, что первое время вы поживёте у меня. А сюда переедет дочка с мужем. Им нужна отдельная жилплощадь, у них скоро будет ребёнок, — она произнесла последнюю фразу с особым удовольствием, словно втыкая иголку.

 

В этот момент Юрий снова появился в дверях с очередной коробкой, на которой красовалась надпись “Хрусталь. Осторожно”. Екатерина решительно преградила ему путь, вытянув руки по сторонам дверного проёма.

 

— Стоп. Никаких коробок. Прекратите это немедленно! Я не давала согласия на это… это вторжение!

 

Мужчина хмыкнул и просто отодвинул её плечом, а вернее оттолкнул с такой силой, что она пошатнулась и ухватилась за стену, чтобы не упасть. В его взгляде читалось пренебрежение: мол, не мешайся, малявка, взрослые уже всё решили. От него пахло дорогим одеколоном и лёгким ароматом сигарет.

 

— Не устраивай сцен, Катя, — бросила свекровь, поджав тонкие губы, накрашенные бордовой помадой. — Это решение Вадима, а он скоро будет твоим мужем. Привыкай слушаться. В нашей семье мужчины принимают решения, а женщины создают уют. Уверена, тебе будет комфортно у меня дома.

 

— Я ничего подобного с Вадимом не обсуждала! — возразила Екатерина, осознавая, как щёки горят от возмущения. Руки начали предательски дрожать. — Это просто немыслимо. Это наглость… Это незаконно в конце концов! Вы не имеете права распоряжаться моей собственностью

…Катя стояла в своей — своей! — квартире, будто на краю бездны. Всё внутри неё горело: от обиды, от унижения, от бессилия. Она смотрела на людей, разгуливавших по её дому, словно на чужаков, которые без приглашения ворвались в самое сокровенное.

 

Они говорили про «решения», про «семью», про «удобство» — но никто не спросил её. Никто даже не попытался услышать.

 

В какой-то момент шум голосов стал приглушённым, как сквозь вату. Всё растворилось — коробки, шелест пакетов, голоса Анны Павловны и Ольги — и остался только один звук: глухое, надтреснутое биение сердца. Бум. Бум. Бум.

 

Екатерина медленно подошла к коробке, из которой торчала разбитая рамка. Её рука дрожала, когда она взяла её — и в тот же миг что-то внутри сломалось окончательно. Она вспомнила, как выбирала этот снимок: она с Вадимом — ещё настоящим, любящим, не тем чужим голосом из телефона. Они смеялись тогда в парке, ветер путал ей волосы, а он гладил её ладонь и говорил, что никогда не даст её в обиду…

 

Ложь. Всё было ложью.

 

Катя резко выпрямилась. Глаза её блестели не от слёз, а от решимости.

 

— Уходите, — сказала она, ровным и твёрдым голосом, таким, каким раньше говорила, когда увольняла нерадивого сотрудника или ставила точку в важной статье. — Все. Сейчас же.

 

Анна Павловна фыркнула.

 

— Ты в своём уме? Это не твой…

 

— Уходите, — повторила Екатерина, на этот раз громче. — Или я вызываю полицию. И предъявлю документы. Квартира принадлежит мне. Я разрешения на заселение не давала. Ваши действия — незаконны. Это называется самоуправство и вторжение в частную собственность.

 

Наступила тишина. Даже Юрий, заносивший очередную коробку, остановился, будто услышав что-то опасное.

 

Катя достала телефон. Начала набирать. Медленно. Чётко. И никто не посмел её остановить.

 

— Алло, да, вызовите, пожалуйста, наряд полиции. Адрес — улица Ленина, 47. Незаконное проникновение в частную собственность. У меня документы, могу подтвердить.

 

Она посмотрела в глаза свекрови, и впервые за всё это время та отвела взгляд.

 

— Ты пожалеешь об этом, — процедила Анна Павловна, сжав губы.

 

— Нет, это вы все пожалеете. Что решили, будто я — просто мебель, которую можно передвинуть, выбросить, заменить. Больше так не будет.

 

Катя подошла к коробкам с вещами, вытащила один из пакетов и кинула его к выходу.

 

— Вон. Все. Скажете «спасибо», что я не подала заявление за оскорбление и физическое воздействие. Юрий, ты меня толкнул — у меня синяк будет. Есть свидетели.

 

Он молча вышел, опустив глаза.

 

Ольга что-то прошептала мужу, но тоже пошла к двери. Последней вышла свекровь. Она задержалась на пороге.

 

— Вадим не потерпит этого.

 

— Тогда он мне не нужен, — сказала Екатерина просто. — Я выбираю себя.

 

Когда за ними закрылась дверь, наступила тишина. Дом снова стал её. Пусть голый, пусть без мебели, но — её. Тепло солнца снова падало на пол, и теперь оно не казалось таким холодным.

 

Катя медленно подошла к окну и открыла его настежь. Пусть проветривается. Пусть уходит всё чужое.

 

Её щека дрожала, но она улыбнулась. И впервые за долгое время почувствовала себя свободной.

 

Пусть будет сложно, но теперь она идёт своей дорогой. Своей — настоящей.

Прошло несколько дней.

 

Катя жила среди коробок, на полу — тонкий матрас, старый чайник гудел на плите, и всё вокруг было непривычно пустым. Но не страшным. Это была её пустота, её начало. Она сама выбирала, чем его заполнить.

 

Вадим позвонил на следующий вечер. Не с раскаянием — с раздражением.

 

— Ты с ума сошла? Мама сказала, ты устроила скандал. Это был временный план, мы бы потом…

 

— Потом что? — перебила Катя спокойно. — Потом вы бы вывезли меня тоже? Или я бы осталась готовить борщ твоей сестре и молчать в углу?

 

— Не драматизируй. Ты сама всё испортила.

 

— Хорошо, — сказала она после паузы. — Значит, не я потеряла тебя. А ты — меня.

 

Она отключила звонок и удалила его номер. Без истерик, без рыданий. Это было, как снять тесную обувь: сначала немного больно, потом — легко дышать.

 

Друзья предлагали помощь, но она отказалась. Она пошла работать больше, брала внештатные задания, делала репортажи, статьи — снова жила текстом, как раньше, до Вадима, до обещаний, до предательств.

 

А потом пришёл день, когда к ней в квартиру снова вошли люди. Но на этот раз — не для того, чтобы забрать, а чтобы вернуть. Рабочие, нанятые из агентства, заносили новую мебель — ту, которую Катя выбирала сама. Светлый диван, книжные полки, стол из натурального дерева. Она открыла коробку с книгами — своими, любимыми, с закладками и пометками — и аккуратно расставила их на полках.

 

На место треснувшей фоторамки она поставила новый снимок — пейзаж, снятый ею самой на рассвете. Мягкий туман над рекой, тихая вода. Свобода.

 

Когда вечером она включила лампу и села с чашкой чая у окна, её кот — найденыш с улицы, которого она недавно приютила, — свернулся клубочком у ног. И стало по-настоящему уютно.

 

Катя больше не жила в чьих-то ожиданиях. Она жила — для себя.

 

И это была не потеря. Это было начало.