Шикарно живешь! — предъявил мне бывший, который платит мизерные алименты

 

Вероника закрыла дверь ванной и прижалась к ней спиной. Сжала веки, сделала глубокий вдох. Пять минут. Всего пять минут тишины перед неизбежным хаосом.

 

— Мам, папа приехал! — пронзительный голос Тимофея, наполненный восторгом, прорвался сквозь преграду.

 

Она провела ладонями по лицу, взглянула на свое отражение. Ничего примечательного — обыкновенная женщина тридцати двух лет, каштановые волосы стянуты в неаккуратный хвост, лицо без макияжа. Именно в таком виде он ненавидел ее больше всего.

 

— Сейчас, родной!

 

Когда она вошла в гостиную, Борис уже устроился на новом диване, закинув ногу на ногу, будто это его законное место, а она здесь случайная посетительница. Тимофей вертелся рядом, демонстрируя отцу новую игрушку.

 

— Привет, — холодно бросила Вероника.

 

Борис окинул ее оценивающим взглядом с макушки до пят.

 

— Шикарно устроилась! — произнес он с откровенной насмешкой, поглаживая обивку дивана. — Неплохо обживаешься. А на алименты продолжаешь ныть.

 

Вероника стиснула зубы. Только не сейчас. Только не при сыне.

 

— Тим, собирай вещи, — сказала она, стараясь сохранить ровный тон. — Не забудь книгу для чтения.

 

Мальчик кивнул и умчался в свою комнату. Борис проводил его взглядом и тут же вернулся к любимой теме.

 

— Жалуешься, что денег не хватает, а сама мебель покупаешь. Любопытно, кто спонсирует? — он ехидно приподнял бровь.

 

— Это не твоя забота, — резко ответила Вероника. — Пять тысяч в месяц — не алименты, а унижение. И ты это прекрасно понимаешь.

 

— Больше не получишь. Сама захотела развестись — сама выкручивайся, — он пожал плечами. — Я предупреждал.

 

Вероника отвернулась, чтобы он не увидел дрожь в ее руках. Три года прошло с момента……с момента, как она решилась уйти. С тех пор было всё — слёзы, долги, бессонные ночи, подработки по вечерам, чтобы не оставить Тимофея без тетрадей и завтрака. Но в ней тогда проснулась та сила, которой не было в их браке: сила защищать себя и своего сына.

 

— Я не нуждаюсь в твоих предупреждениях, — тихо сказала она, уже не пытаясь скрыть дрожь в голосе. — Я нуждалась в поддержке, когда ты избрал тишину. Я нуждалась в партнёре, когда ты стал наблюдателем.

 

Борис усмехнулся, будто её слова были частью давно знакомого сценария, и потянулся к чашке с чаем, которую Тимофей заботливо поставил перед ним.

 

— Чего ты хочешь, Вероника? Чтобы я стал жалеть тебя?

 

— Нет, — она повернулась к нему. Глаза блестели не от слёз, а от решимости. — Я хочу, чтобы ты больше не унижал меня при сыне. Хочу, чтобы ты хотя бы сейчас стал достойным отцом. Не ради меня — ради него.

 

На мгновение в его взгляде что-то дрогнуло. Возможно, стыд. Возможно, воспоминание о том, как когда-то держал на руках новорождённого Тимофея и шептал, что всё ради него.

 

Тимофей выбежал с рюкзаком, довольный, как всегда перед поездкой к папе. Он не знал всей тяжести этих минут. И Вероника старалась, чтобы не узнал.

 

— Мам, я всё взял!

 

— Молодец, солнышко, — она наклонилась, обняла его крепко, задержалась чуть дольше, чем обычно. — Будь умничкой. И помни: я всегда рядом, даже когда ты далеко.

 

Он кивнул серьёзно, как будто понял больше, чем должен был в свои семь лет.

 

Когда дверь за ними закрылась, Вероника позволила себе вдохнуть полной грудью. В квартире стало тихо. Одинокая кружка на столе, подушка со смятым углом, запах детского шампуня в ванной… Всё говорило о её новой жизни — скромной, но честной, выстраданной.

 

Она подошла к окну. Смотрела, как Борис ведёт Тимофея к машине, как мальчик беззаботно улыбается. И вдруг ей стало легко. Потому что, несмотря на упрёки, недостаток денег и вечную усталость — она справляется. И он это видит.

 

Ведь жить шикарно — это не про мебель. Это про мир в душе. И про то, что сын каждое утро

целует тебя и говорит: «Мам, ты у меня самая лучшая».Вероника долго стояла у окна, пока машина с Тимофеем не скрылась за поворотом. Потом медленно отошла, будто отрезала от себя что-то важное — не сына, нет, а ту тень, которую каждый визит Бориса приносил в её дом.

 

Она села на диван — тот самый, «шикарный», как выразился её бывший. Он был куплен в рассрочку, часть денег она накопила, откладывая с каждой стипендии за вечерние курсы бухгалтерии. Остальное — мама помогла, тайком, чтобы не уязвить.

 

На стене висовали детские рисунки. В каждом — дом, солнце, мама и он, Тимофей, с огромной улыбкой. Отец почти никогда не появлялся в этих рисунках. И это кололо. Не потому что Вероника хотела стереть Бориса из жизни сына. А потому что ребёнок сам ставил границы — такие, какие взрослые часто боятся провести.

 

Прошло два часа. Вечер опустился тихо, незаметно. Вероника разогрела себе суп и села за стол. Впервые за долгое время ела медленно, вдумчиво. Никто не мешал. Никто не торопил. Никто не ждал ужина с укором.

 

Её телефон зазвонил. На экране — «Света вечер (работа)». Она вспомнила, как недавно подрабатывала официанткой у подруги в кафе. Тогда она стеснялась, что кто-то из бывших знакомых увидит. Теперь — нет. Потому что та Вероника, что вышла из того брака, уже не боялась ни чужих взглядов, ни разговоров за спиной.

 

На следующее утро, когда Тимофей вернулся, он ворвался в квартиру, сияя:

— Мам! А у папы новая девушка! Молодая, с длинными ногтями! Она мне даже чипсы купила, представляешь?

 

Вероника улыбнулась.

— Главное, чтобы тебе было весело. Ты поел?

 

— Да! Мам, а можно я тебе кое-что скажу?

 

— Конечно.

 

Он подошёл ближе, шепнул:

— Она совсем не как ты. Совсем не пахнет вкусно. И у неё голос странный. Я скучал по тебе.

 

И Вероника, стараясь не заплакать, прижала его к себе.

 

 

—

 

Прошли месяцы. Борис стал появляться всё реже. Однажды он прислал сообщение: «Я женюсь. Переезжаем. Постараюсь приезжать, но ты и так справляешься лучше меня. Прости».

 

Она перечитала его слова, потом удалила. Не из злобы. А из спокойствия.

 

 

—

 

В день, когда Тимофей закончил третий класс, он принёс диплом за примерное поведение и успехи в чтении.

— Это всё потому что ты меня каждый вечер обнимала, мам, — сказал он, — и читала книжки. Даже когда была очень уставшая.

 

Вероника сжала его ладонь. А потом посмотрела в окно, где в отражении виднелась она сама. Женщина с простым лицом, без макияжа, в домашнем свитере.

 

Но теперь она знала — именно в этом её сила. В тихом упорстве. В любви, которую она дала себе право чувствовать к себе и сыну.

 

И пусть она никогда не получит извинений, на которые надеялась. Она получила больше — уважение собственного ребёнка.

 

А это, пожалуй, и есть та самая «шикарная» жизнь. Только на языке сердца.