Елена тяжело опустилась в кресло, ощущая, как последние недели беременности давят на неё всей своей тяжестью. Рука машинально легла на живот, где, под натянутой кожей, спокойно развивался её малыш. Утренние приступы тошноты напоминали о себе волнами — словно организм готовился к испытанию, которое ждало впереди.

 

Из кухни донёсся резкий голос Паши:

 

— Лена, что сидишь? Скоро все придут! Ты обещала приготовить оливье, селёдку под шубой и торт! И пиво не забудь охладить.

 

— Паша, мне плохо… Я с утра ничего не могу есть, токсикоз… — тихо ответила она.

 

— А мне какое дело? — холодно отрезал он. — Ты обязана быть хорошей хозяйкой. Беременность — не инвалидность.

 

Сжав зубы, Елена поднялась. Голова кружилась, мир вокруг казался расплывчатым, но она всё равно начала резать лук, от которого её тут же начало тошнить. Она вытерла глаза рукавом и продолжила медленно и упрямо, словно доказывая самой себе, что справится. Малыш в животе словно просил её остановиться.

 

К вечеру квартира наполнилась шумом мужчин. Смех, громкие тосты, запах сигарет и алкоголя. Паша даже не взглянул на жену, лишь бросил:

 

— П

ринеси ещё…

 

 

…Паша даже не посмотрел на жену — только бросил:

— Принеси ещё…

 

Елена, словно в полусне, поднялась с дивана. Ноги подкашивались, в ушах стоял гул. Она медленно пошла на кухню, опираясь на стену. На тарелке лежали остатки закусок — их она готовила почти весь день, прерываясь на тошноту, головокружения и слёзы, которые не могла позволить себе показать.

 

Она налила очередные рюмки водки, добавила солёные огурцы и с подносом в руках снова вышла в комнату, где её муж весело спорил с друзьями о футболе, громко смеялись, не замечая, как она дрожит.

 

— Поставь туда, давай, не мешай, — махнул Паша рукой, не взглянув.

Поднос качнулся. Один из стаканов покатился и с глухим звуком упал на пол.

— Ты что, не можешь аккуратно?! — вскричал Паша и резко встал. — Ты позоришь меня перед друзьями!

Он шагнул к ней и, к ужасу собравшихся, схватил Елену за плечо.

 

— Паша, не трогай! — вмешался один из друзей. — Ты чего творишь, она же беременна!

 

Елена застыла. Слёзы подступили, но она их сдержала. Её губы дрогнули.

— Вы все уходите. Немедленно, — вдруг тихо, но чётко сказала она.

— Что ты… — начал Паша.

— Уходите. Все. — Её голос сорвался, но в нём была сталь.

 

Мужчины переглянулись. Один из них — самый старший — подошёл, положил руку Паше на плечо:

— Ты идиот, брат. И я не хочу быть здесь, где женщин так обращаются.

Один за другим они начали одеваться и выходить. Паша стоял растерянный, красный от ярости и алкоголя.

 

Когда дверь захлопнулась за последним, Елена медленно опустилась на колени. Руки тряслись. В животе ребёнок толкался — будто чувствовал всё.

 

— Прости меня, малыш… — прошептала она, поглаживая округлый живот. — Я обещаю, всё будет иначе.

 

На следующий день она собрала вещи. Без скандала. Без криков. Только записка:

«Я больше не позволю никому причинять тебе боль — ни тебе, ни себе. Мы будем в безопасности. Прости, что терпела так долго. Ты — смысл моей жизни. Мама»

 

Прошло два года. Маленькая Полина играла в песочнице у нового дома, смеясь звонко и искренне. Елена, сидя на лавочке рядом, смотрела на неё с улыбкой. В её глазах больше не было страха. Только свет, только сила.

Рядом присел молодой мужчина, Александр — сосед, добрый и внимательный. Он принёс Елене чай.

— Как ты, Лена? — спросил он.

— Счастлива, — тихо сказала она, глядя на свою дочь. — Я наконец-то счастлива.

 

И в тот момент солнце пробилось сквозь облака, как будто с

ама жизнь дарила им своё одобрение.

 

 

Лена, пошатываясь, вышла из кухни, держа в руках поднос с рюмками и закуской. В комнате стояли табачный дым и гогот мужчин, словно в кабаке. Паша сидел во главе стола, разгорячённый, с пивом в одной руке и сигаретой в другой. Увидев жену, он недовольно поморщился:

 

— Что ты такая бледная? Вид как у привидения. Не позорь меня перед ребятами, улыбнись хоть!

 

Она попыталась, честно — но губы дрожали, а перед глазами всё плыло. Она поставила поднос на стол, и в этот момент резкая боль прострелила низ живота. Лена схватилась за край стола, чтобы не упасть.

 

— О, начинается спектакль, — фыркнул один из друзей Паши. — Типа рожает? Сыграно на троечку!

 

Паша поднялся, раздражённо подошёл:

 

— Прекрати паясничать! Если что-то серьёзное — звони в скорую, я что, врач?

 

— Паша… мне действительно плохо… — она прошептала, склонившись к стене.

 

Он махнул рукой, вернулся к друзьям.

 

— Бабы… вечно им плохо, а потом — хоп — и всё нормально. Дайте мне лучше водки!

 

Елена не успела дойти до спальни. Резкий спазм согнул её пополам, она опустилась прямо на пол в коридоре. Лёгкий крик, сдержанный, почти беззвучный, вырвался из груди. Она понимала — что-то не так. Слишком больно. Слишком рано…

 

Её глаза заволокло слезами, и только слабый голос в голове шептал: «Ребёнок… спаси ребёнка…»

 

Она доползла до телефона, дрожащими пальцами набрала «103» и еле выговорила адрес. Скорая приехала быстро. Пока парамедики поднимались на этаж, в квартире всё ещё раздавались песни, смех и удары по столу.

 

Фельдшер, увидев Елену на полу в крови, сжал губы:

 

— Срочно! Началось преждевременное. Держитесь, мамочка, держитесь…

 

Когда её увозили на носилках, Паша вышел в коридор с бутылкой пива в руке.

 

— Что опять? — буркнул он.

 

— Если вы хоть немного человек, — резко сказал один из медиков, — молитесь, чтобы ваш ребёнок выжил.

 

Паша побледнел, впервые за весь вечер почувствовав, как сердце провалилось в пустоту.

 

 

—

 

В больнице было тихо. Холодные стены. Белый потолок. Лена лежала в палате реанимации, подключённая к капельницам. Её малыш родился — крошечный, слабый, но живой. В инкубаторе, как в стеклянной колыбели, он боролся за каждое дыхание.

 

Через два дня к ней пришёл врач.

 

— Мальчик жив. Вы тоже… но было очень близко. Стресс, нагрузка, токсины… Вы потеряли много крови. Вам нужен покой. Вам обоим.

 

Лена молча кивнула. Слёзы текли по щекам. Но не от боли. От облегчения.

 

 

—

 

Паша не пришёл. Ни в больницу, ни к сыну. Ни разу.

 

Она не плакала по нему. Она плакала за себя, за свою прежнюю слабость, за то, что позволяла кому-то уничтожать её изнутри. Теперь — она мать. И всё изменилось.

 

Через неделю она забрала малыша домой. Маленькое сердечко билось рядом с её грудью, словно напоминание: «Ты сильная. Ты смогла.»

 

Она подала на развод. Без криков, без скандалов. Просто выбрала — жить. Ради себя. Ради сына.

 

И когда весной во дворе расцвели первые подснежники, Лена сидела на скамейке с ребёнком на руках и впервые за долгие месяцы улыбнулась по-настоящему. Ветер ласков

о тронул её волосы, как будто шептал:

 

— Всё будет хорошо.

 

Елена вытерла руки о фартук и, пошатываясь, вышла из кухни. На столе уже громоздились салаты, горячее, десерты. Гости Паши гоготали, кто-то громко рассказывал анекдот, кто-то хлопал по спине. Ни один из них даже не взглянул на неё — бледную, с опухшими пальцами, с тёмными кругами под глазами. Лишь сосед Валера, мужчина лет пятидесяти, с тихой тоской посмотрел ей вслед.

 

— Принеси ещё водки! — рявкнул Паша. — И не забудь пепельницу, тут вон уже горы окурков!

 

Елена остановилась в коридоре. Головная боль усилилась, живот ныл. Где-то глубоко внутри неё нарастало ощущение тревоги и… отчаяния. Малыш, словно чувствуя её состояние, тревожно зашевелился.

 

Она тихо прошла в спальню, села на кровать и заплакала. Но это были не слабые слёзы боли — это были слёзы решимости. Впервые за долгое время она почувствовала: хватит. Не ради себя — ради того маленького человечка, который внутри, который нуждается в ней, в любви, в защите.

 

Через час, когда гости начали собираться, Елена уже была одета. Чемодан стоял у двери.

 

— Это что такое? — нахмурился Паша. — Куда собралась?

 

— К маме, — твёрдо произнесла она. — Я больше не твоя служанка. И не инкубатор для твоих прихотей. Я — мать. И я не дам своему ребёнку вырасти в доме, где мать не уважают.

 

— Не драматизируй, Лена, — фыркнул он. — Ты же всё равно вернёшься. Куда ты без меня?

 

Она молча вышла. Сердце колотилось, ноги дрожали, но с каждым шагом становилось легче. На лестничной площадке стоял Валера. Он посмотрел на неё с пониманием и осторожно сказал:

 

— У моей жены тоже был токсикоз. Я знаю, как это тяжело. Дай знать, если нужна будет помощь.

 

Она кивнула, впервые за день слабо улыбнувшись.

 

 

—

 

Прошло два года.

 

На кухне уютной, светлой квартиры пахло пирогами. Маленький мальчик в цветастом слюнявчике радостно хлопал в ладоши, сидя в стульчике.

 

— Мама, мама! — лепетал он.

 

Елена подошла, прижала его к себе. На её лице больше не было усталости — только спокойствие и сила. Она работала удалённо, растила сына, и по вечерам они вместе читали книжки, смеялись, лепили из пластилина.

 

Иногда Паша звонил. Просил вернуться. Извинялся. Обещал изменить всё.

 

Но она больше не верила в обещания. Она поверила в себя. И в своего сына.

 

И каждый вечер, укладывая его спать, она шептала:

 

— Мы больше никогда не будем одни. Ты у меня есть. А я — у тебя.

 

И этого

было достаточно. Больше чем достаточно.