Катя бродила вдоль витрин и глазами ела еду. Останавливалась у каждого прилавка, будто прикидывая, что бы могла позволить себе из того, что лежит там, за стеклом. В кошельке — только мелочь. Из трех подработок осталась одна, а накопления растаяли после похорон мамы, как снег на солнце. Осталась одна. Совсем.

 

Замужем она никогда не была. Училась когда-то на бухгалтера — по настоянию отца. Хотя сама терпеть не могла цифры.

 

— Я люблю заботиться о людях… Чтобы им становилось легче, — тихо говорила она тогда отцу, едва слышно.

 

— Врачом? Ну, врачи — уважаемые люди, — буркнул он.

 

— Нет, сестрой милосердия. Пап, ну как те, что ухаживают, утешают, помогают…

 

— Ерунда. Медсестра? Или сиделка? Ты что, с ума сошла? Надо быть кем-то! Слышишь? Человеком! Вон, Наполеон кем стал! — ругался отец, расхаживая по комнате.

 

Катя тогда и правда попыталась “стать человеком” — поступила на бухгалтера, но цифры ей даже во сне мерещились. Просыпалась в холодном поту. Она пыталась сказать отцу, что не хочет быть первой, лучшей, великой. Ей хотелось быть просто рядом. Просто жить, просто помогать.

 

Когда бабушка болела, только Катя не шарахалась от неё. Остальные морщились, отодвигались, брезгливо отворачивались. А она гладила бабушке руки, пахнущие мёдом и травами, читала сказки, меняла постель, утирала лоб.

 

Когда бабушка умерла, все метались, кто в слезах, кто в панике. А Катя тихонько вошла в комнату, прижалась щекой к холодной руке и заплакала — не от страха, а от боли.

 

— Ты чего, испугалась? — спросил отец.

 

— Нет, пап. Мне просто будет очень плохо без бабушки. А ей теперь хорошо. У неё ничего не болит. Она дома, — прошептала Катя.

 

Она видела: бабушка, молодая и светлая, идёт по дороге, залитой золотым светом, а рядом — цветы сказочные, небывалые. А на холме — дом. И бабушка улыбается: “Ну всё, родная. Я домой. Не плачь, солнышко”.

 

Но Катя не рассказала об этом. Побоялась, что не поймут.

 

Потом умерла мама. На Катиной груди, держась за руку. В комнате пахло сиренью. А за окном кто-то смеялся. Жизнь продолжалась — без неё.

 

Катя осталась одна. Без опоры, без голоса, что звал бы на кухню попить чай, без теплых маминых рук. Жила, как в тумане. Словно кукла, которой забыли завести пружину.

 

Соседи иногда с сочувствием, иногда с раздражением спрашивали, зачем она все это тащит одна. Тётка одна прямо заявила:

 

— Сдала бы мать в дом престарелых, пока жива была. Мучилась с ней, как дура. Мужика бы себе нашла, а не с памперсами возилась.

 

Катя впервые в жизни не промолчала:

 

— Мамы не сдают. Их берегут. Потому что мама — это как воздух. Без неё душно. И да, мне было счастьем заботиться о ней. И папу не обзывайте. Он ушёл, но остался моим отцом.

 

После маминых похорон дни стали вязкими и бесцветными. Катя долго не могла вернуться к жизни. Денег почти не осталось, но даже пойти на работу не было сил.

 

Однажды она услышала, как соседка Елена Петровна шепчется о девице с верхнего этажа — модной, ухоженной, в парфюме, с отцом, у которого “три квартиры”.

 

Катя столкнулась с этой девушкой у подъезда. Та обругала её, бросив:

 

— Чего уставилась?

 

Катя улыбнулась:

 

— У вас очень красивые духи… Извините, если показалась навязчивой.

 

Девушка вдруг растерялась:

 

— Прости. Просто папа болеет. Я срываюсь на всех…

 

Катя хотела что-то сказать, но промолчала.

 

Позже, в магазине, она увидела женщину с коляской и мальчиком. Те считали мелочь, выбирая макароны.

 

— Мама, я хочу сок… — тянул ребёнок.

 

— Нет, Лешенька, у мамы денежек больше нет, — прошептала женщина, сжав губы. — Только на макароны.

 

И тут одна из покупательниц прошипела:

 

— Опять аферистки! С детьми попрошайничают!

 

Катя не выдержала. Подошла к женщине с малышом и протянула последние свои деньги:

 

— Вот, возьмите. Купите соку. И мороженое тоже.

 

— Спасибо… Спасибо вам… — шептала женщина со слезами. — Вы не представляете, как вовремя.

 

Катя вышла, не оглядываясь. Ветер тронул её щёку. В небе плыли лёгкие облака, как когда-то,

в детстве. В носу щекотал тот самый запах духов… Наверное, скоро весна.

 

Продолжение истории

 

Прошла неделя. Дом стал неожиданно тихим после отъезда Милы. Галина сидела на кухне с чашкой чая, глядя на занавеску, которая чуть шевелилась от сквозняка. Всё казалось не таким ярким, не таким живым, как когда в доме звучал смех девочки.

 

Она вспоминала, как Мила в первый день испуганно прижалась к стене, не зная, как себя вести. А уже на третий день бегала босиком по саду, собирая одуванчики и принося их ей:

— Это тебе, бабушка. Они как солнышки.

 

С тех пор Галина каждый вечер ставила один подсохший одуванчик в маленькую вазочку на подоконнике — как память.

 

На восьмой день после отъезда Милы, Галина услышала стук в дверь. Она даже не сразу среагировала, подумав, что это соседка. Но когда открыла — на пороге стояла Мила. С чемоданчиком и рюкзаком.

 

— Папа уехал в командировку с мамой, — прошептала она, не поднимая глаз. — Они сказали, что я пока поживу у тебя. На месяц… или два.

 

Галина почувствовала, как что-то защемило в груди. Не от обиды. От боли за девочку.

 

— Ну, проходи, раз ты ко мне, — мягко сказала она и взяла чемодан.

 

Вечером, пока они пекли блины, Мила рассказала:

 

— Они всё время ссорятся. Он кричит на неё, она — на него. Я не люблю, когда так.

 

— А у нас не кричат, — сказала Галина, убирая прядь с лба девочки. — У нас тихо, и пахнет ванилью и корицей.

 

— А ещё — теплом, — прошептала Мила и прижалась к ней. — Можно я просто буду у тебя? Не временно, а… навсегда?

 

Галина не ответила сразу. В глазах стояли слёзы. Она боялась, что скажет что-то не то. Но потом обняла Милу крепко, всем телом, как будто боялась, что та снова исчезнет.

 

— Я не знаю, как там взрослые, — прошептала она. — Но ты — моя. И я не отпущу тебя.

 

С того дня всё изменилось. Мила стала называть её просто:

— Бабушка.

 

А Галина перестала считать дни. Потому что каждый день рядом с Милой стал как маленькая жизнь — со своим смехом, с борщом на обед, с песнями под гитару и вечерними сказками, которые они придумывали вместе.

 

 

—

 

Через полгода к ним пришёл сын Галины. Он стоял на пороге, растерянный, с пустыми руками.

 

— Я… я хотел узнать, как она.

 

Мила вышла из комнаты, посмотрела на отца и спокойно сказала:

 

— У меня всё хорошо. Я дома.

 

И закрыла за собой дверь кухни, где их ждал тёплый пирог.

 

Галина посмотрела на сына и тихо добавила:

 

— Она действительно дома. А ты… подумай, где твой дом.

 

Он не сказал ни слова. Просто ушёл.

 

А в доме снова пахло корицей. И в маленькой вазе на подоконнике стоял свеж

ий одуванчик, будто солнце поселилось у них навсегда.

 

— Спасибо вам, — вытирая слёзы, прошептала Аня. – Я понимаю, что ребёнку здесь не место, но мне и вправду не с кем её было оставить.

 

— А как же родители, подруги? – удивилась старшая медсестра.

 

Аня опустила глаза:

 

— Родители погибли в аварии, когда Лизе было всего полгода. Я осталась одна. Подруги… Кто хочет водиться с матерью-одиночкой? Все разошлись по своим делам. Кто замуж, кто уехал… Мы с Лизой вдвоем уже четыре года. Я никому не нужна. Кроме неё.

 

Старшая медсестра на мгновение смягчилась. В её глазах мелькнуло понимание. Она посмотрела на худенькую женщину с уставшими глазами и на девочку, прижавшуюся к матери, как котёнок к тёплому пледу.

 

— Подождите здесь, — коротко сказала она и ушла в кабинет главврача.

 

Аня села на стул в коридоре. Лиза уснула у неё на коленях. Было тихо. Только из соседней палаты доносился чей-то кашель.

 

Через двадцать минут медсестра вернулась. В руках у неё были какие-то бумаги и ключи.

 

— Мы не можем оставить вас здесь с ребёнком в палате, — сказала она серьёзно. – Но… У нас есть небольшая комната отдыха для персонала. Она почти пустует ночью. Там есть диван и одеяло. Вы можете остаться на пару дней. Пока ваш брат в реанимации.

 

Аня расплакалась. Не сдерживая больше ничего — ни усталость, ни тревогу, ни благодарность.

 

— Спасибо… Спасибо вам, — шептала она сквозь слёзы. — Я… Я всё уберу за собой, не помешаю… Только дайте нам остаться.

 

— Мы не звери, — устало, но мягко сказала медсестра.

 

 

—

 

Три дня Аня жила в той маленькой комнате с дочкой. Она вставала в пять утра, чтобы навести порядок, приводила Лизу в порядок и шла к реанимации. Там, за стеклом, её брат лежал без сознания. Каждый день она приносила ему цветы — маленький букетик, который Лиза собирала во дворе. Медсёстры сначала косились, а потом привыкли. Кто-то даже приносил Лизе булочку или сок.

 

На четвёртый день состояние брата стабилизировалось. Он пришёл в сознание. Когда его перевели в обычную палату, и он увидел Аню, он заплакал. Сильный, взрослый мужчина. Он взял её за руку и сказал:

 

— Я думал, у меня никого не осталось.

 

Аня улыбнулась сквозь слёзы:

 

— У тебя есть мы. Всегда были. Всегда будем.

 

 

—

 

Через месяц брат Ани вернулся домой. Аня и Лиза тоже. Но уже не в ту квартиру, где всё напоминало о боли. Они переехали к нему. Вместе они начали строить новую жизнь. С нуля.

 

Аня нашла работу помощницей в библиотеке. Лиза пошла в детский сад, где у неё появились друзья. Брат — Виктор — часто брал её с собой на прогулки. Он называл её «моей маленькой племянницей с глазами-солнцами».

 

Они не стали богатыми. Не было сказки. Но было то, что дороже всего: тепло, семья, забота.

 

И когда однажды зимой Лиза спросила:

 

— Мам, а это и есть счастье?

 

Аня прижала её к себе и отве

тила:

 

— Да, солнышко. Именно так оно и выглядит.