— Ты обязана проводить лето на даче! — повысила голос свекровь. — Иначе ты нам не родня, а заезжая барышня с дипломом!

 

В доме Альбины Георгиевны смешался запах мази, жгучего перца и чего-то подгоревшего. Лёня, переступив порог, привычно сделал вид, что ничего не чувствует. Он вообще всю жизнь многое предпочитал не замечать — например, как мать каждую весну загодя таскала из сарая мешки под картошку, ещё до того, как её сажали.

 

— Проходите, что вы как чужие, — буркнула хозяйка, вытирая руки о потёртое полотенце. — Надя, тапки у батареи. Только смотри, не возьми с дыркой на пальце — те мои. Тебе ещё рано.

 

Надя улыбнулась — коротко, но в её взгляде ясно читалось: впереди у неё ничего приятного не предвидится.

 

— Мам, мы ненадолго, — спокойно произнёс Лёня, помогая жене снять пальто. — Хотели поговорить.

 

— Поговорить? — брови Альбины Георгиевны поползли вверх, а во взгляде мелькнула настороженность. — Опять, небось, за границу собрались?

 

С этого всё и началось.

 

— Альбина Георгиевна, дело не в поездках, — мягко сказала Надя, стараясь говорить без городского надменного оттенка. — Просто мы решили этим летом остаться в городе.

 

Повисла тишина, в которой даже батарея тихо щёлкнула. Свекровь присела на край дивана, который жалобно скрипнул, будто готовясь услышать что-то серьёзное.

 

— Двадцать лет вы приезжали на дачу, и всё было нормально, — медленно произнесла она. — А теперь, значит, устали… Да вы и лопату толком в руках не держали! Всё я да я!

 

— Мам, не начинай, — тихо сказал Лёня, глядя в пол. — Это правда тяжело. У нас отпуск раз в году, и мы хотим отдохнуть, а не вкалывать.

 

— Ага, а Турция, значит, полезнее, чем огород, — усмехнулась она. — Я вот в пятьдесят девятом сама в Сочи ездила — на электричке, в четыре утра выезжали. И никто не жаловался.

 

Надя подошла к столу с остывшей кастрюлей — когда-то в ней были щи, теперь это было что-то коричневое.

 

— Мы вас любим, но хотим пожить немного для себя.

 

— А вы попробуйте пожить для других! — резко ответила свекровь.

— Мам, — тихо сказал Лёня, — мы больше не приедем на дачу. Прости.

Они ушли без хлопка дверью, без криков — просто вышли, как взрослые, умеющие вовремя отодвинуть от себя кипящий чайник. Только кипяток уже плеснули. И не на них.

 

Альбина Георгиевна осталась одна. Телевизор бормотал про доллар и пожары, но она не слушала. Глаза то и дело возвращались к двери… и к тапкам у батареи.

 

— Турция… — пробормотала она и взяла телефон.

 

Через пять минут бодрый голос Зои, старой подруги, раздался в трубке:

 

— Ты чего орёшь с утра? У меня от тебя давление подскочило!

 

— Они не приедут. Говорят, дача — каторга. Хотят «жить для себя». Слыхала?

 

— Слыхала, — спокойно ответила Зоя. — И правильно. Хватит взрослых детей по грядкам гонять. Они уже не молодые.

 

— Они обязаны! Это же семья!

 

— Это не армия, Альбина. И не твоя плантация. Они тоже устают. А ты сама-то? Спина, радикулит… Чего держаться за эту дачу, как за святыню?

 

Альбина молчала. Горло сжало, голос предательски дрогнул. Всё копилось годами… и прорвалось тихо, почти незаметно.

 

Вечером она подошла к шкафу, достала старый, выцветший документ — тот самый паспорт на землю, когда-то полученную через завод в обмен на пятнадцать лет без отпусков. Долго держала его в руках. Потом написала внуку Мише:

 

«Привет, Мишенька. Не хочешь с друзьями этим летом на дачу? Там речка и гамаки. Бабушка устала».

 

Ответ пришёл быстро:

 

«Класс! Можно. А Wi-Fi есть?»

 

Альбина усмехнулась.

— Будет тебе Wi-Fi, Мишенька… Только сначала перекопаешь всё, как в мои молодые годы.

И ей впервые за день стало легче.

— Добро пожаловать в «Межрегионбанк». Чем могу помочь? — ровным, официальным голосом произнесла Надежда.

 

— Хочу вклад открыть, — раздалось в ответ, и в этом тоне было что-то до боли знакомое.

 

Надя мгновенно узнала голос.

 

— Альбина Георгиевн

а?.. — тихо произнесла она, и в её голосе на секунду дрогнула уверенность.

 

— Да, это я, — ответила Альбина Георгиевна, подходя ближе к стойке. Она была в своём привычном пальто, которое давно потеряло цвет, и в том самом берете, что Надя помнила с первых лет знакомства. Но в её осанке было что-то непривычное — меньше уверенности, больше усталости.

 

— Как… как вы здесь оказались? — растерянно спросила Надя, пытаясь подобрать правильный тон — без холодности, но и без фальшивого сочувствия.

 

— А что, я теперь не имею права и в банк прийти? — попыталась усмехнуться свекровь, но усмешка вышла кривой. — Вклад хочу открыть. На Мишеньку.

 

Надя почувствовала, как внутри что-то кольнуло. Миша… значит, они всё-таки общались. И, наверное, он ей что-то рассказывал. Возможно, и о даче.

 

— Конечно, — мягко ответила она, приглашая её присесть за стол. — Давайте всё оформим.

 

Они молчали, пока Надя набирала данные в компьютер. Тишину заполнял тихий гул отделения, шелест бумаг и далёкие голоса клиентов. Но между ними молчание было особенным — густым, наполненным тем, что так и не было сказано за все годы.

 

— Наденька… — неожиданно произнесла Альбина Георгиевна, и голос её стал тише. — Я, может, тогда… перегнула палку. С этой дачей. Просто… я привыкла, что мы все вместе. А теперь в доме пусто. И страшно.

 

Надя подняла глаза. В них встретилась не та суровая свекровь, что кричала у плиты, а усталая женщина, у которой вдруг забрали привычный мир.

 

— Я знаю, — ответила она, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Но нам тоже хотелось… хоть немного пожить по-своему. Это не значит, что мы вас бросили.

 

— Я понимаю, — вздохнула Альбина Георгиевна, отвела взгляд и добавила почти шёпотом: — Просто я не умею по-другому. Вся жизнь — в заботах, в хлопотах… А без них, видимо, я теряюсь.

 

Надя протянула ей заполненные бумаги для подписи. Их пальцы невольно коснулись, и в этом было больше тепла, чем в любом долгом разговоре.

 

— Миша мне писал, — продолжила Альбина, уже чуть бодрее. — Говорит, поедет летом. С друзьями. И… я подумала, может, вы тоже приедете. Хоть на пару дней. Не копать, не таскать, а просто… сесть у реки.

 

Надя неожиданно почувствовала, что внутри что-то сдвинулось. Картина — тёплый вечер, плеск воды, Миша смеётся, Лёня чинит старый шезлонг, а свекровь… просто рядом — показалась ей вдруг не такой уж невозможной.

 

— Посмотрим, — ответила она. Но в её голосе уже не было ни холодка, ни обиды.

 

Альбина Георгиевна встала, убрала бумаги в сумку и задержалась у стола, будто хотела сказать ещё что-то. Но только кивнула и направилась к выходу.

 

— До свидания, — тихо сказала Надя.

 

— До встречи, — поправила её свекровь. И впервые за долгое время они обе поверили,

что встреча действительно будет.

Лето

 

Июль выдался тёплым и тихим. Миша, загорелый и довольный, уже третий день возился с друзьями на даче. Они ставили гамаки между старыми яблонями, таскали доски для мостка у реки и без конца спорили, как правильно жарить сосиски на костре.

 

Альбина Георгиевна сидела на лавочке возле дома и, щурясь, смотрела на всю эту суету. Она не кричала, не командовала — только иногда поправляла ребят, если они слишком уж увлекались. И вдруг поймала себя на мысли, что ей приятно просто наблюдать. Без необходимости держать всё под контролем.

 

На третий вечер во двор зашла Надя. Не торопясь, в светлом платье, с пледом в руках. Лёня шёл чуть позади, с пакетом продуктов.

 

— Мам, — сказал он просто.

 

Альбина поднялась, будто хотела обнять, но остановилась.

 

— Зачем приехали? — спросила, но уже без прежней резкости.

 

— Соскучились, — ответила Надя. И добавила: — Мы ненадолго. На выходные.

 

Они сели за длинный деревянный стол под вишней. Миша подбежал, возбуждённо показывая новую удочку, а Лёня занялся мангалом. Надя разложила на скатерти клубнику и домашний пирог, который испекла утром.

 

Вечером все вместе пошли к реке. Вода была тёплой, солнце клонилось к горизонту, а над водой висел тонкий туман. Надя сидела на пледе, свекровь рядом, и впервые за много лет они разговаривали без колких слов, без скрытых уколов.

 

— Знаешь, Наденька, — сказала Альбина, глядя на закат, — я, наверное, неправильно жила. Думала, что если держать всех вместе через обязательства, то так и будет семья. А оказывается, семью держит не дача и не картошка. А вот такие вечера.

 

Надя улыбнулась.

— Мы все иногда учимся заново.

 

Они замолчали, просто слушая плеск воды и далёкий смех мальчишек.

 

Конец

 

В последний день, перед отъездом, Надя проснулась рано. На кухне уже пахло свежесваренным кофе. Альбина сидела у окна и что-то писала в маленькой тетрадке.

 

— Это что? — спросила Надя.

 

— Записываю рецепты для Миши. Он же теперь будет сюда приезжать. Хочу, чтобы знал, как печь мой пирог с вишней.

 

Надя подошла, обняла её за плечи — неловко, но по-настоящему.

 

— Спасибо, что пригласили нас снова.

 

— Спасибо, что приехали, — ответила свекровь.

 

Когда машина выехала за калитку, Альбина ещё долго стояла, глядя вслед. Ей было немного грустно, но в груди разливалось лёгкое, непривычное тепло. Она знала — теперь всё будет по-другому. Не так, как прежде, но по-настоящему.

 

И в тот момент она поняла: отпуск — это не Турция и не грядки. Отпуск — это возможность быть рядом с тем

и, кого любишь, и при этом дать им свободу.