— Прости, Эль, но я всё ещё молодой, здоровый мужчина, — Виктор не поднимал взгляда, уставившись в пол. — У меня есть свои… потребности. Мне нужна нормальная, полноценная женщина. А ты, извини, теперь уже никогда такой не будешь. Прости. Квартиру оставляю тебе, я ведь не подлец какой-то.

С этими словами он накинул на плечи громоздкий походный рюкзак, схватил два тяжёлых чемодана и вышел, громко хлопнув дверью.

 

Эльвира смотрела ему вслед, не издав ни звука. В голове стояла пустота. Что она могла сказать? Насильно любить ведь не заставишь.

 

Когда-то Виктор ухаживал за ней красиво, с фантазией. Цветы, мягкие игрушки, песни под окнами, поцелуи при луне и клятвы в вечной любви. Их свадьба была самой трогательной среди всех знакомых, а совместная жизнь — как сказка. Машина, потом собственная квартира, планы о ребёнке. По выходным — выезды на дачу к друзьям.

 

В одну из таких поездок и случилось непоправимое.

 

В тот вечер Виктор выпил, но, несмотря на уговоры жены остаться, начал собираться домой.

— Мне завтра работать, важный проект сдавать. Если останусь, пока проснусь, пока доеду, уже полдень будет. А так — высплюсь и с утра сяду за работу, — упорно твердил он.

 

— Но ты же пил! — напомнила Эля.

 

— Элечка, поеду тихо, сорока километров в час, не больше. И мы сегодня дома. Всё будет хорошо. — Он был непреклонен.

 

Поначалу он действительно вёл осторожно, но вскоре алкоголь сделал своё. Машина ускорялась.

— Витя, не гони! Ты же обещал! Ты пьян! — умоляла жена.

 

— Не бойся! У меня пять лет стажа! — смеялся он, давя на газ.

 

Она молила встретить по дороге инспекторов — пусть бы даже лишили прав, лишь бы остались живы. Но на пути никого не оказалось.

 

Впереди показался крутой поворот.

— Витенька, милый, сбавь! — почти закричала Эля.

 

— Да ерунда! Сейчас покажу, как его проходить!

 

Дальше всё случилось мгновенно: визг шин, удар, звон стекла, пронзительная боль… и пустота.

 

Очнулась она уже в палате. Попробовала подняться — тело не слушалось. Хотела что-то сказать — горло не издало ни звука. У изголовья — мама, плачущая от облегчения. Рядом стоял молодой врач в зелёном костюме.

 

— Эльвира, чувствуете что-нибудь? — спросил он, мягко касаясь её руки.

 

Рассмотрев её глаза, врач ободряюще кивнул:

— Не волнуйтесь, это последствия операции и комы. Речь вернётся.

 

Когда он ушёл, мама прошептала:

— Это Евгений Николаевич. Никто не хотел тебя брать — говорили, безнадёжно. А он десять часов оперировал, вытащил с того света, потом ввёл в искусственную кому. Сегодня приказал выводить.

 

Хотелось спросить о Викторе — и он тут же появился.

— Элечка! Любимая! Ты жива! Прости меня! Я всё исправлю, поставлю тебя на ноги! — говорил он, не замечая, как мама холодно сжимает губы.

 

Домой Эля вернулась в инвалидном кресле. Говорить она снова могла, но тело оставалось неподвижным. Перед выпиской Евгений Николаевич честно сказал:

— Вы пережили тяжёлую аварию, полностью утратили подвижность, потеряли ребёнка… И лечение, которое спасло вам жизнь, почти исключает возможность стать матерью. Но есть шанс восстановиться. Он невелик, но есть. Я разработал методику — она помогла другим. Если будете выполнять всё, что скажу, сможете встать. Вы согласны?

 

— Да, — тихо произнесла она.

 

Первые месяцы Виктор ухаживал за женой: кормил, мыл, делал упражнения. Но вскоре его энтузиазм угас. Всё чаще ссылался на усталость, ночевал в гостиной.

 

Однажды мать, приехав, застала дочь в мокрой одежде, заплаканную и дрожащую. Виктора не было. Лидия Матвеевна переодела, накормила, а затем позвонила мужу:

— Лёша, собирайся. Мы переезжаем к Эле.

 

Когда Виктор вернулся, свекровь устроила ему бурю:

— Ты сделал её инвалидом и даже не заботишься! Где совесть, раскаяние, желание что-то исправить?!

 

Через два месяца Виктор ушёл насовсем. Мама осталась рядом с дочерью, помогала во всём, но улучшений не было. Эля словно утратила волю к жизни.

 

В отчаянии Лидия Матвеевна набрала номер врача:

— Евгений Николаевич… ради Бога, помогите нам…

— Лидия Матвеевна, — голос Евгения Николаевича в трубке был тихим, но в нём чувствовалась твёрдость. — Я приеду завтра утром. Но, пожалуйста, не теряйте надежду. Иногда человек сам не понимает, на что он способен, пока не встретит кого-то, кто поверит в него чуть больше, чем он сам.

 

На следующий день он появился на пороге — в обычной куртке, с сумкой, в которой звякали медицинские инструменты. Эля, увидев его, отвела взгляд. Ей было стыдно, что мать позвала врача, будто она — беспомощный ребёнок.

 

— Доброе утро, Эльвира, — сказал он мягко. — Я пришёл не заставлять вас. Я пришёл напомнить, что ваша жизнь ещё не закончилась.

 

Она хотела отшутиться, но слова застряли в горле. И только тихо ответила:

— А если я не смогу? Если все эти попытки… впустую?

 

— Если не попробуете, точно впустую, — просто сказал он.

 

С этого дня начались ежедневные занятия. Евгений Николаевич приезжал почти каждый вечер после работы, проверял упражнения, объяснял, как правильно дышать, как напрягать мышцы, которые давно забыли, что значит двигаться. Мама сидела рядом, подбадривала, иногда плакала украдкой, видя, как дочь борется сама с собой.

 

Поначалу ничего не менялось. Недели шли, и Эля всё так же сидела в кресле, ощущая в ногах лишь лёгкое покалывание. Но однажды вечером, когда врач уже собирался уходить, она неожиданно сказала:

— Подождите… кажется… я чувствую пальцы.

 

Евгений Николаевич замер, потом быстро опустился на колени, снял с неё плед и осторожно коснулся ступни.

— Двигайте… хоть чуть-чуть.

 

Палец дрогнул — едва заметно, но дрогнул.

 

— Вот! — его глаза засияли. — Это начало, Эльвира!

 

С этого дня она словно ожила. Каждый день начинался с упражнений, каждый вечер заканчивался усталостью и лёгкой болью в мышцах — и эта боль была сладкой, потому что означала: тело просыпается.

 

Через месяц она смогла удерживать спину без опоры несколько секунд. Через два — сидеть сама. В эти моменты она вспоминала слова мужа, сказанные в день ухода, и где-то внутри появлялась тихая, но твёрдая решимость: доказать — прежде всего себе — что он ошибался.

 

Однажды, в начале весны, когда за окном капала талая вода, она сделала первый шаг — при поддержке Евгения Николаевича и матери. Это был маленький, неловкий, шаткий шаг, но он вызвал в комнате настоящую бурю радости. Лидия Матвеевна плакала, прижимая дочь к себе, а врач только молчал, но в его взгляде читалось всё: гордость, уважение, восхищение.

 

— Я знала, что вы сможете, — сказал он, когда эмоции немного улеглись.

 

Шли месяцы. Эля училась ходить заново. Сначала по комнате, потом по коридору, потом — по двору дома. Каждый шаг давался тяжело, но каждый шаг возвращал ей веру в жизнь.

 

О Викторе она почти не думала, но однажды судьба решила напомнить. Это случилось летом, на рынке. Она пришла туда с мамой, опираясь на лёгкую трость. Среди толпы она заметила знакомую фигуру — он стоял у прилавка, держа за руку молодую женщину. Виктор увидел её, замер, побледнел.

 

— Эля… — выдохнул он, подходя ближе. — Ты… ходишь?..

 

Она посмотрела на него спокойно, без злости, без боли — и вдруг поняла, что он больше не имеет власти над её сердцем.

— Да, Виктор. Хожу. И живу.

 

Он что-то хотел сказать, но она уже отвернулась и пошла прочь — медленно, но уверенно, каждый шаг отдавался в душе тихой победой.

 

В тот вечер, сидя у окна, Эля долго смотрела на закат. Мама вязала рядом, а в телефоне пришло сообщение от Евгения Николаевича:

«Горжусь вами. Завтра — новая цель. Будем учиться бегать».

Она улыбнулась. Жизнь продолжалась — и теперь она точно знала, что в ней будет много шагов, мног

о дорог и больше никогда — сломанных крыльев.

— Лидия Матвеевна, — голос Евгения Николаевича в трубке был тихим, но в нём чувствовалась твёрдость. — Я приеду завтра утром. Но, пожалуйста, не теряйте надежду. Иногда человек сам не понимает, на что он способен, пока не встретит кого-то, кто поверит в него чуть больше, чем он сам.

 

На следующий день он появился на пороге — в обычной куртке, с сумкой, в которой звякали медицинские инструменты. Эля, увидев его, отвела взгляд. Ей было стыдно, что мать позвала врача, будто она — беспомощный ребёнок.

 

— Доброе утро, Эльвира, — сказал он мягко. — Я пришёл не заставлять вас. Я пришёл напомнить, что ваша жизнь ещё не закончилась.

 

Она хотела отшутиться, но слова застряли в горле. И только тихо ответила:

— А если я не смогу? Если все эти попытки… впустую?

 

— Если не попробуете, точно впустую, — просто сказал он.

 

С этого дня начались ежедневные занятия. Евгений Николаевич приезжал почти каждый вечер после работы, проверял упражнения, объяснял, как правильно дышать, как напрягать мышцы, которые давно забыли, что значит двигаться. Мама сидела рядом, подбадривала, иногда плакала украдкой, видя, как дочь борется сама с собой.

 

Поначалу ничего не менялось. Недели шли, и Эля всё так же сидела в кресле, ощущая в ногах лишь лёгкое покалывание. Но однажды вечером, когда врач уже собирался уходить, она неожиданно сказала:

— Подождите… кажется… я чувствую пальцы.

 

Евгений Николаевич замер, потом быстро опустился на колени, снял с неё плед и осторожно коснулся ступни.

— Двигайте… хоть чуть-чуть.

 

Палец дрогнул — едва заметно, но дрогнул.

 

— Вот! — его глаза засияли. — Это начало, Эльвира!

 

С этого дня она словно ожила. Каждый день начинался с упражнений, каждый вечер заканчивался усталостью и лёгкой болью в мышцах — и эта боль была сладкой, потому что означала: тело просыпается.

 

Через месяц она смогла удерживать спину без опоры несколько секунд. Через два — сидеть сама. В эти моменты она вспоминала слова мужа, сказанные в день ухода, и где-то внутри появлялась тихая, но твёрдая решимость: доказать — прежде всего себе — что он ошибался.

 

Однажды, в начале весны, когда за окном капала талая вода, она сделала первый шаг — при поддержке Евгения Николаевича и матери. Это был маленький, неловкий, шаткий шаг, но он вызвал в комнате настоящую бурю радости. Лидия Матвеевна плакала, прижимая дочь к себе, а врач только молчал, но в его взгляде читалось всё: гордость, уважение, восхищение.

 

— Я знала, что вы сможете, — сказал он, когда эмоции немного улеглись.

 

Шли месяцы. Эля училась ходить заново. Сначала по комнате, потом по коридору, потом — по двору дома. Каждый шаг давался тяжело, но каждый шаг возвращал ей веру в жизнь.

 

О Викторе она почти не думала, но однажды судьба решила напомнить. Это случилось летом, на рынке. Она пришла туда с мамой, опираясь на лёгкую трость. Среди толпы она заметила знакомую фигуру — он стоял у прилавка, держа за руку молодую женщину. Виктор увидел её, замер, побледнел.

 

— Эля… — выдохнул он, подходя ближе. — Ты… ходишь?..

 

Она посмотрела на него спокойно, без злости, без боли — и вдруг поняла, что он больше не имеет власти над её сердцем.

— Да, Виктор. Хожу. И живу.

 

Он что-то хотел сказать, но она уже отвернулась и пошла прочь — медленно, но уверенно, каждый шаг отдавался в душе тихой победой.

В тот вечер, сидя у окна, Эля долго смотрела на закат. Мама вязала рядом, а в телефоне пришло сообщение от Евгения Николаевича:

«Горжусь вами. Завтра — новая цель. Будем учиться бегать».

Она улыбнулась. Жизнь продолжалась — и теперь она точно знала, что в ней будет много шагов, мног

о дорог и больше никогда — сломанных крыльев.