— Ну и ведите своего мальчика за ручку обратно домой! — холодно бросила Катя. — Мне здесь не нужен ещё один ребёнок, который сначала бежит жаловаться мамочке, а потом та врывается сюда, чтобы раздавать приказы.

 

Она даже не успела перевести дыхание, как в кухню ворвался голос Дениса, полный восторга:

 

— Кать! Иди скорее! Ты только посмотри, какая машина! Это даже не мотоцикл — это мечта!

 

Он влетел в дверной проём с сияющими глазами и протянутым планшетом. На экране сверкал чёрный мотоцикл — массивный, блестящий, словно созданный для того, чтобы притягивать взгляды.

 

— Красивый, — ровно отозвалась она, лишь скользнув взглядом по фото и сухо отметив цифры под ним. Последняя, с ценником, заставила её сжать губы.

 

— Красивый? Да он великолепен! — Денис заговорил быстро, захлёбываясь словами. — Представь: лето, дорога, ветер в лицо… Это свобода! Это мечта каждого мужчины!

 

Катя молча поправила на полке баночки со специями, будто наводя порядок хотя бы там, где могла.

 

— Дэн, у тебя нет прав категории «А». И опыта нет. Ты никогда не сидел за рулём мотоцикла.

 

— Получу! Научуcь! Да все же когда-то начинают!

 

— А цена? — её голос оставался тихим, но твёрдым. — Откуда мы возьмём такие деньги?

 

Он замялся лишь на секунду, а затем выдал:

 

— Из коробки.

 

Катя даже не удивилась. Жестяная коробка с купюрами на ремонт спальни. Их общая копилка. Их общая цель.

 

— Эти деньги на ремонт, Денис. Мы оба этого хотели. Новая кровать, шкаф, перестелить пол. Ты забыл?

 

— Ремонт подождёт! Такой шанс упустить нельзя! — его голос стал резче, с ноткой упрямства.

 

— А я думаю по-другому, — Катя посмотрела ему прямо в глаза. — Ты хочешь потратить наши общие деньги на свою игрушку. Опасную и бесполезную игрушку.

 

Его лицо померкло, будто у подростка, которому отказали в сладком. Планшет повис в его руках, превращаясь в простой кусок пластика.

 

— Я так и знал, — пробормотал он, глядя в пол. — Тебе лишь бы всё по плану. Ты не хочешь, чтобы у меня была хоть какая-то радость. Ты убиваешь во мне всё живое.

 

Он демонстративно ушёл в спальню, хлопнув дверью. А Катя осталась на кухне одна, зная, что отсчёт уже начался. Она не ошиблась: сорока минут не прошло, как в дверь прозвенел резкий звонок — настойчивый, как удар плетью.

 

На пороге стояла Ирина Павловна. Суровое лицо, золотые серьги, безупречная укладка. За её спиной маячил Денис с видом невинно оскорблённого ребёнка.

 

— Здравствуй, Катя, — произнесла свекровь голосом, больше подходящим для собрания, чем для домашнего разговора.

 

Не дожидаясь приглашения, она прошла внутрь и уверенной походкой направилась прямо на кухню. Там, остановившись посреди, обвела помещение властным взглядом, будто оценивала чужое имущество.

 

— Вот так и убивают в мужчине мужское, — заговорила она, обращаясь будто в пустоту, но каждое слово било точно в Катю. — Запрещают мечтать, душат в зародыше любое желание. А потом жалуются, что он лежит на диване без искры в глазах. У человека появилась мечта, а его тут же окатили холодной водой.

 

— Мам, я ей так и сказал! — поспешил поддакнуть Денис. — Это же не железка, а свобода! Душа! А она — про обои…

 

— Конечно, обои важнее, — резко повернулась к Кате Ирина Павловна. — Главное, чтобы полоска к полосочке, как в бухгалтерской книге. А то, что твой муж задыхается в этой рутине, — ерунда!

 

Она шагнула ближе, почти вплотную, сверля Катю глазами:

 

— Женщина должна поддерживать, вдохновлять! Давать мужчине крылья! А ты его держишь на коротком поводке. Ты не жена, а надзиратель.

 

В воздухе повисла её коронная фраза:

 

— Пойми же, его счастье — это твоё счастье! Если он будет летать на своём мотоцикле, и тебе будет только лучше!

 

Свекровь и сын замерли, ожидая, что Катя опустит плечи и сдастся. Но вместо этого раздался её смех.

 

Он был громкий, глубокий, освобождающий — смех человека, который внезапно увидел до смешного простой выход. Смех, лишённый веселья, но полный ясности и силы.

 

Ирина Павловна и Денис смотрели на неё с изумлением, словно перед ними вдр

уг оказалась женщина, которая перестала играть по их правилам.

Катин смех стих так же внезапно, как и начался. Она опустила взгляд, положила тряпку на столешницу и выпрямилась. В комнате повисла тишина, густая и вязкая, будто перед грозой.

 

— Вы закончили? — спокойно спросила она, обводя взглядом и свекровь, и мужа.

 

Ирина Павловна нахмурилась. Такой реакции она явно не ожидала. В её сценарии невестка должна была плакать, оправдываться, просить прощения. Но перед ней стояла женщина с ясными, холодными глазами, в которых не было ни страха, ни вины.

 

— Катя, не смей так разговаривать, — попыталась вернуть привычный тон свекровь. — Я старше, я знаю, как правильно.

 

— Нет, — перебила её Катя, и голос её был тихим, но железным. — Вы знаете, как правильно для себя. А я теперь знаю, как правильно для меня.

 

Она сделала шаг вперёд. Денис, стоявший позади матери, инстинктивно отступил.

 

— Мы с Денисом копили эти деньги почти год, — сказала Катя, и голос её дрогнул не от слабости, а от глубины чувств. — Я отказывалась от новых вещей, он соглашался на лишние смены. Мы оба мечтали о нормальном доме. Мы оба обещали себе, что сделаем ремонт. Но теперь оказывается, что «мы» вдруг превратилось в «он» и «его игрушка».

 

Денис хотел что-то сказать, но слова застряли в горле. Катя продолжала:

 

— Я устала быть той, кто всё время держит равновесие. Той, кто тянет на себе реальность, пока кто-то другой бежит за фантазиями. Я устала оправдывать чужую безответственность.

 

— Катя! — свекровь шагнула ближе, её серьги качнулись, блеснув в свете лампы. — Ты забываешься! Мужчина должен чувствовать себя мужчиной!

 

— Мужчина становится мужчиной не от мотоцикла, — ответила она резко. — А от того, что умеет отвечать за семью. За слово, за поступок, за завтра.

 

Тишина снова заполнила кухню. Ирина Павловна открыла рот, чтобы возразить, но Катя не дала ей шанса:

 

— Довольно. Я не позволю больше вмешиваться в мою семью. Если Денису нужен мотоцикл больше, чем наш общий дом — пожалуйста. Но тогда пусть он ищет деньги сам. Пусть продаёт свои вещи, берёт кредиты, хоть у вас просит. Но мои усилия и мои сбережения в это не пойдут.

 

В её голосе не было истерики. Лишь спокойная, тяжёлая уверенность.

 

Денис оторопело смотрел на жену. Ему впервые стало по-настоящему страшно. Он привык видеть её мягкой, уступчивой, готовой выслушать и сгладить углы. А перед ним стояла женщина, в которой открылась сила, о существовании которой он и не подозревал.

 

Катя сняла со стола чистую чашку, налила себе воды, сделала медленный глоток и продолжила, уже тише, но ещё твёрже:

 

— Я не собираюсь быть заложницей ни ваших, ни его прихотей. Я слишком долго жила по вашим правилам. С сегодняшнего дня всё будет иначе.

 

Она поставила чашку, вытерла губы уголком полотенца и спокойно посмотрела на свекровь:

 

— А теперь, Ирина Павловна, выйдите из моего дома.

 

Это прозвучало так буднично, что смысл слов дошёл не сразу. Денис издал хрип, будто хотел возмутиться, но под взглядом Кати так и остался стоять, переминаясь с ноги на ногу.

 

— Что ты сказала? — прошептала свекровь, побледнев.

 

— Я сказала: выйдите. — Катя стояла неподвижно, но в её глазах горела решимость. — Я не хочу скандалов, не хочу выяснений. Просто уходите.

 

На секунду показалось, что сейчас грянет буря. Что Ирина Павловна сорвётся, закричит, разнесёт кухню в клочья словами и упрёками. Но она лишь судорожно вздохнула, резко повернулась и пошла к двери. Каблуки стучали по полу, оставляя за собой резкий, отрывистый ритм поражения.

 

Денис метался глазами между матерью и женой, словно ребёнок, которого заставили выбирать сторону. Но ни к кому не подошёл.

 

Когда дверь за свекровью захлопнулась, в квартире воцарилась звенящая тишина. Катя стояла посреди кухни, опираясь ладонью о стол. Её пальцы дрожали, но глаза оставались ясными.

 

Она знала: назад пути нет.

И впервые за долгое время ей стало легко дышать.

Катя стояла в кухне и слушала, как за дверью затихают шаги свекрови. Сердце колотилось где-то в горле, но с каждой секундой становилось легче. Она впервые позволила себе сделать то, чего давно хотела, но не смела: поставить границу.

 

Денис всё ещё топтался у стены, переминаясь с ноги на ногу. Его глаза метались: то на дверь, за которой скрылась мать, то на жену.

 

— Ты… — он сглотнул, будто слова застревали в горле. — Ты выгнала её. Моё… мою маму.

 

— Я защитила себя, — спокойно ответила Катя. — И нашу семью. Или то, что от неё осталось.

 

Он нахмурился, будто не понимал. А может, просто не хотел понять.

 

— Ты изменилась, Катя, — произнёс он наконец.

 

— Нет, — покачала она головой. — Я всегда была такой. Просто раньше молчала.

 

Она прошла мимо него, направляясь в спальню. Жестяная коробка стояла на верхней полке шкафа, как немой свидетель их общего труда. Катя сняла её, положила на кровать и открыла. Смятые купюры пахли чужими отказами и маленькими победами. Каждая бумажка была результатом их усилий, их терпения, их надежды.

 

Денис вошёл следом, смотрел на неё с тревогой.

 

— Что ты делаешь?

— Подсчитываю, сколько у меня есть, — ответила она, не поднимая глаз.

— У нас, — поправил он машинально.

 

Она резко закрыла коробку и посмотрела прямо ему в глаза:

 

— Нет, Денис. Это мои деньги. Моя часть усилий. Ты сам сказал, что мечтаешь о мотоцикле. Так вот, мечты оплачивай сам.

 

Он открыл рот, но так и не нашёл слов.

 

— А я, — продолжала она, — мечтаю о доме, в котором спокойно. Где нет криков, где не звонят в дверь с упрёками, где меня не считают врагом только за то, что я думаю иначе.

 

Её голос дрожал, но от твёрдости, а не от слабости.

 

— Катя, ну ты же понимаешь… Я просто хотел… — его слова тонули в собственной беспомощности.

 

— Я всё понимаю, Денис, — перебила она. — Но хватит. Я не твой враг. Я не твоя надзирательница. Но если ты не научишься быть мужем, если для тебя «свобода» — это игрушки и мамина защита, а не ответственность, тогда… тогда я больше не могу идти рядом.

 

Он шагнул к ней, будто хотел обнять, но остановился. В его глазах впервые мелькнул страх потерять. Настоящий страх, без позы и капризов.

 

Катя подняла коробку, вернулась на кухню и поставила её на стол.

 

— Здесь наши стены, наш ремонт, наш шанс на новую жизнь. Если ты готов — иди рядом. Если нет — не мешай.

 

Она села на стул, устало прикрыв глаза.

 

Денис молчал. Он стоял посреди кухни, ссутулившись, как мальчишка, пойманный на обмане. Впервые за все годы он не побежал к матери за поддержкой. Впервые оказался один на один с её словами.

 

Минуты тянулись мучительно долго.

 

И вдруг он сел напротив. Его руки легли на стол, рядом с коробкой. Он не касался её — просто смотрел.

 

— Кать… — голос его сорвался. — Я дурак. Я правда дурак. Я не думал. Я хотел… просто почувствовать себя живым. А вышло так, что чуть не разрушил всё, что у нас есть.

 

Катя смотрела на него долго и молча. В её глазах не было ни злости, ни обиды — только усталость. Но под этой усталостью теплилась слабая, почти угасающая искра надежды.

 

— Живым тебя делает не мотоцикл, Дэн, — сказала она тихо. — А умение хранить то, что любишь.

 

Он опустил голову.

 

Той ночью они не говорили больше ни слова. Легли каждый на свой край кровати, между ними тянулась гулкая пустота. Но впервые за долгое время Катя уснула спокойно.

 

Утром Денис молча собрал коробку и понёс её в банк, чтобы положить деньги на общий счёт. Без слов, без пафоса. Просто сделал.

 

Катя смотрела ему вслед из окна. И

впервые за долгое время подумала: возможно, у них ещё есть шанс.