Родители переписали просторную квартиру на сестру — и я решила больше не поднимать трубку, как бы они ни названивали.

 

— Мам, это что такое?

 

Лист дарственной дрожит у меня в руках. Мама застыла у плиты, но голову так и не повернула.

 

— Что — «что»?

— Квартира записана на Олю?

 

Пятнадцать лет назад я приехала всего на месяц — ухаживать за отцом после инсульта. Оля тогда уехала в Германию устраивать жизнь. Месяц превратился в годы.

 

— Ну да, так удобнее с налогами. И потом… если нас не станет…

— Когда это сделали?

— Господи, да какая разница! — мама резко обернулась. — Ты что, всерьёз переживаешь из-за бумажки?

 

Бумажки… А я столько лет была уверена, что живу в родительском доме.

 

— Леночка, где у папы капли?

 

Обычное утро. Я откладываю ноутбук — десять лет работаю удалённо, иначе никак: каждые четыре часа папе нужны уколы.

 

— В аптечке, мам.

— А обед готов?

— Готовлю.

 

Папа в кресле ворчит про погоду. После инсульта он словно ребёнок — забывчивый, капризный. Мама суетится рядом, но главный груз на моих плечах.

 

Вечером звонит Оля. На экране — загар, ослепительная улыбка.

 

— Как вы там? Как папа?

— Всё по-старому.

— У нас тут проект закрывают, премию пообещали. Кстати, скоро к вам приеду!

 

Раз в пару месяцев она переводит три тысячи евро на лекарства — считает, что этого достаточно.

 

Полгода я делала вид, будто ничего не знаю про договор. Но каждое мамино слово теперь звучало как приказ хозяйки к прислуге.

 

В феврале Оля позвонила взволнованная:

 

— У меня проблемы на работе. Можно на месяц к вам с семьёй? Отдохнуть, подумать, что дальше.

 

Мама тут же выхватила трубку:

 

— Конечно, родная! Всё устроим!

 

И обернулась ко мне:

 

— Леночка, ты ведь сможешь пожить отдельно? В твоей комнате будут дети, а ты… ну, разберёшься.

 

Я аккуратно поставила чашку в раковину.

 

— Значит, я должна съехать?

— Не съехать, а временно уступить место. Детям нужна нормальная комната. А тебе всё равно — работа же удалённая.

— А жить где?

— Квартиру снимешь. Или у знакомых.

 

У знакомых… За пятнадцать лет я ни разу не ночевала вне этого дома.

 

— Мам, но это моя комната.

— Леночка, не будь эгоисткой! Оля так редко приезжает, а внуки вообще впервые. Ты же понимаешь.

 

Я понимала. Слишком хорошо.

 

— Понимаю. Завтра съеду.

— Вот умница! Я знала, что ты согласишься.

 

Крохотную студию нашла за день. Тесная, но своя. Впервые за пятнадцать лет проснулась в тишине.

 

На второй день мама звонит:

 

— Где у папы капли?

— В аптечке, на верхней полке.

— А массажист когда приходит?

— Вторник и пятница, в десять.

— А если не придёт?

— Позвонишь ему, номер в записной книжке.

— Но ты же всегда сама…

— Теперь — не всегда.

 

Через неделю мама в слезах:

 

— Тут кошмар! Оля с утра до ночи по скайпу работает, дети всё вверх дном, Дитер особую еду требует… Я не справляюсь!

— Попроси помощи у Оли.

— Она занята, у неё переговоры!

— У меня тоже работа, мам.

 

Через пару дней позвонила разъярённая Оля:

 

— Ты что творишь? Мама еле держится!

— А ты что творишь? Живёшь в своей квартире и всё свалила на неё.

— Причём тут квартира? Речь о родителях!

— Именно. О твоих родителях в твоей квартире.

— Ты серьёзно обижаешься из-за бумажки?

— Я не обижаюсь. Я сделала выводы.

 

Месяц закончился, но я не вернулась. Мама каждый день звонит:

 

— Оля уехала, приезжай домой!

— Я уже дома, мам.

— Что ты говоришь? Твой дом здесь!

— Мой дом там, где меня не выставляют ради гостей.

 

Неделю назад я перестала брать трубку. На автоответчике — сорок три сообщения.

 

Вчера встретила маму в магазине. Осунулась, постарела.

 

— Леночка! — расплакалась она. — Ну как же ты можешь? Мы же семья!

 

Я смотрела на маму, и сердце болезненно сжалось. В её глазах была та самая усталость, что я видела много лет подряд, но теперь в ней появилось ещё и отчаяние.

 

— Семья, мам… — я медленно выдохнула. — А ты помнишь, что я тоже часть этой семьи? Или всё это время я была просто удобным бесплатным сиделкой?

 

Мама попыталась взять меня за руку, но я отстранилась.

 

— Леночка, ну что ты такое говоришь? Ты же всегда была рядом, мы на тебя надеялись…

— Именно. Вы надеялись. А я жила не своей жизнью.

 

Мама опустила глаза. Люди вокруг проходили мимо с корзинами, кто-то даже оглядывался, но мне было всё равно.

 

— Ты думаешь, мне легко? — прошептала она. — Мы ведь правда хотели, чтобы всё было честно…

— Честно? — я горько усмехнулась. — Честно было бы хотя бы поговорить со мной, когда переписывали квартиру. А вместо этого я узнала случайно. И теперь я — лишняя.

 

Мы стояли молча, слышно было, как скрипят колёса тележек.

 

— Мам, я не держу зла, — наконец сказала я. — Но я больше не вернусь в тот дом. У меня теперь есть свой. Маленький, но свой.

 

— Леночка… — в её голосе прозвучала мольба. — Папа скучает по тебе. Он каждый день спрашивает, где ты.

 

Эти слова ударили сильнее всего. Папа, с его забывчивой улыбкой, с привычным ворчанием о погоде… Я невольно почувствовала, как предательски наворачиваются слёзы.

 

— Я навещу его, мам, — ответила я тихо. — Но жить с вами — больше не смогу.

 

Мама кивнула, будто смиряясь, и пошла прочь, сгорбленная, чужая. Я стояла среди ярких витрин и понимала: что-то внутри меня оборвалось окончательно.

Жизнь в студии постепенно становилась привычной. Утром я заваривала себе кофе, открывала окно и впервые за многие годы слышала тишину, в которой не было маминых окриков, отцовских жалоб и вечной спешки. Тишину, где было место только мне.

 

Иногда мне казалось, что я заново учусь дышать.

 

Работа, прогулки по вечерам, случайные улыбки соседей — всё это напоминало, что у меня есть собственная жизнь. Я покупала новые шторы, переставляла мебель, радовалась даже мелочам.

 

Но каждый вечер, когда телефон вибрировал и на экране появлялось «Мама», я застывала. Первое время я не отвечала вовсе. Потом начала читать сообщения. Они были разными: от упрёков до просьб.

 

«Ты бросила нас».

«Папа скучает».

«Оля опять уехала, мы одни».

 

Я перечитывала их и плакала. Но звонить — не могла.

Через месяц я всё же решилась поехать к папе. Он сидел в том же кресле, выглядел уставшим, но когда увидел меня — улыбнулся так искренне, как не улыбался давно.

 

— Доченька! — он протянул ко мне руки. — Я знал, что ты придёшь!

 

Я упала перед ним на колени, обняла и заплакала. Он гладил меня по голове, как маленькую.

 

— Не сердись на маму, — сказал он тихо. — Она боится остаться одна.

 

Я ничего не ответила. Просто держала его руки и молчала.

 

Мама стояла в дверях, наблюдала за нами. В её глазах было то же отчаяние, что и в магазине.

В тот вечер, возвращаясь в свою маленькую квартиру, я поняла: я не отрезала себя от семьи, но наконец перестала быть жертвой. Теперь я могла приезжать по своей воле, а не потому, что «так надо».

 

Мама продолжала звонить. Иногда я брала трубку, иногда нет. Наши отношения стали другими — холодными, осторожными, как будто мы обе боялись снова сказать что-то лишнее.

 

Но одна мысль грела меня каждый день: я, наконец, нашла свой дом. Дом, где меня никто не может выгнать. Дом, где моё «я» имеет значение.

 

И пусть ма

ма этого не понимает — я больше не позволю никому лишить меня себя.