Материнская жертва, возмездие и надежда

Пожилая женщина, отбывшая срок, вернулась к сыну, надеясь найти у него приют. Но вместо долгожданных объятий — захлопнутая дверь. И возмездие не заставило себя ждать.

Пыль от дороги липла к лицу и рукам, смешивалась с потом, оседала на плечах тяжелым, удушающим грузом. Автобус, хрипя и дергаясь, отъехал прочь, оставив Варвару Афанасьевну на пустой остановке посреди полей. Воздух пах полынью, спелыми хлебами и далёким дымком — запахи детства и юности, такие до боли родные, защемили сердце. Пять долгих лет, два месяца и семнадцать дней она не вдыхала этого воздуха. Только сырой дух тюремных коридоров, лязг замков да выкрики надзирателей сопровождали её до сегодняшнего дня.

Она медленно пошла по дороге, держась за старый, покосившийся плетень, словно за спасательный круг. Перед глазами темнело от усталости, но она упрямо шла вперёд. И вдруг увидела его — свой дом. Невысокий, бревенчатый, с потемневшими от времени стенами, но такой родной и крепкий. Из трубы поднимался тонкий дымок — значит, печь топится. В окнах горел теплый свет — значит, там кто-то есть. А значит, дома и он. Её Витя. Её сын. Её единственный.

Сердце забилось так сильно, что заложило уши. Силы будто вернулись — ноги сами понесли её через двор. Она заметила, что дом изменился: новое крыльцо, подлатанный сарай, свежевыкрашенный забор. Горячая волна гордости наполнила грудь. «Молодец, сынок, хозяйничает, не опустил руки. Всё сделал, как я учила». Ещё миг — и она обнимет его, вдохнёт родной запах, забудет все тяготы.

Дверь открылась с трудом, скрипнув петлями. Варвара Афанасьевна вошла в сени — и остановилась как вкопанная.

Перед ней стоял чужой мужчина. Высокий, плечистый, с полотенцем в руках. Он удивлённо разглядывал её: измученное лицо, старый платок, серое пальто арестантского цвета.

— Кого ищете, бабушка? — спросил он негромко, но в его спокойствии было что-то ледяное, чужое.

Горло сжало так, что слова едва вырвались:

— Витя… Где мой Витя?

Мужчина чуть нахмурился, глянул на её одежду внимательнее, и на лице его мелькнула тень насмешки.

— Виктор? — переспросил он, будто смакуя каждое слово. — Так он этот дом мне три года назад и продал. С тех пор я хозяин.

Мир не рухнул — он застыл, замер, остановился. Слова звучали, как гвозди, вбиваясь в сердце: «три года… продал… как отсидел…». Пять лет назад тот самый Андрюха втянул её сына в историю с кражей леса. Их поймали. И она, мать, взяла всю вину на себя, чтобы спасти Витюшу от тюрьмы. Суд поверил больной женщине, а не молодому мужчине. Она отсидела срок вместо него. А он… он продал дом. Их общий дом. Их крепость.

Она вышла из двора, не помня, как. Шла, спотыкаясь, пока не добралась до остановки. Села на холодную скамью. Слёзы сами катились по лицу. Не рыдая — тихо, беззвучно.

— Витюша… — шептала она в темноту. — Сыночек мой… Жив ли ты? Сердце щемит, беду чует… Если уж дом продал — значит, совсем худо тебе…

Вдруг где-то рядом заскрежетали тормоза. К остановке подкатил дорогой внедорожник, поднимая тучу пыли…

Внедорожник резко остановился, колёса взметнули сухую пыль так высоко, что она заволокла скамью, на которой сидела Варвара Афанасьевна. Женщина закашлялась, прижимая к лицу край платка. Дверца машины хлопнула, и к ней быстрыми шагами подошёл мужчина в тёмной куртке.

— Бабушка, вы что тут делаете? — голос был низким, властным, но не грубым. — С вами всё в порядке?

Она медленно подняла взгляд. Мужчина был лет сорока, широкоплечий, ухоженный, с лицом, которое скорее подходило бы какому-нибудь городскому чиновнику или директору крупного хозяйства. Он прищурился, разглядывая её лицо в тусклом свете фонарей.

— Вы… вы ведь не местная, да? — мягче спросил он.

Варвара Афанасьевна молча покачала головой. Слова застревали где-то в груди. Всё, что произошло за последние полчаса, гулом стояло в голове.

— Я… домой шла, — наконец выдохнула она. — А дома моего нет.

Мужчина нахмурился.

— Как это — нет?

— Сын… мой… — она сглотнула, пытаясь проглотить ком. — Продал. Три года назад.

Мужчина присвистнул сквозь зубы и посмотрел куда-то вдаль. Потом медленно кивнул.

— Понятно. — Он открыл заднюю дверцу машины. — Садитесь, бабушка. Не могу вас тут оставить. Ночь, трасса пустая, до посёлка ещё километра три пешком.

Она растерянно посмотрела на него.

— А вы кто?

— Фёдор я, местный фермер, — ответил он просто. — Домой еду. Давайте, садитесь.

Её ноги сами понесли её в салон. Машина тронулась. Сквозь стекло проплывали темнеющие поля, а Варвара Афанасьевна думала о том, как всё могло так повернуться.

Фёдор привёз её к большому дому на краю деревни. Дом был новый, с крыльцом, выкрашенным в тёплый цвет, на окнах висели занавески. В сенях пахло свежим хлебом и дымком.

— Проходите, бабушка, — сказал он, помогая ей снять пальто. — Умойтесь, согрейтесь. У нас ужин как раз.

В кухне сидела молодая женщина, лет тридцати, с мягкими чертами лица и ясными глазами. Рядом с ней — двое ребятишек, мальчик и девочка.

— Марина, — сказал Фёдор, — вот, встретил на дороге женщину. Домой шла, а дома нет. Переночует у нас.

Марина понимающе кивнула, подвинула стул.

— Садитесь, тётушка. Сейчас суп налью.

Варвара Афанасьевна села, сложив руки на коленях. Горячий суп, ароматный хлеб, уютная тёплая комната — всё это казалось ей сном после долгих лет холода и тесноты.

— Вы не бойтесь, — тихо сказала Марина, ставя перед ней миску. — Утро вечера мудренее. Разберёмся, что там с вашим сыном.

Ночь была долгой. Варвара Афанасьевна лежала на чистой постели в небольшой комнате и смотрела в потолок. В памяти всплывали образы из прошлого. Вот маленький Витя, босиком по лужам, вот подросток — упрямый, злой, сжимает кулаки: «Я мужик, мама, я всё решу». Вот тот самый день, когда его друг Андрюха пришёл с «выгодным предложением». Она тогда пыталась остановить, уговаривала сына не связываться, но тот лишь огрызался: «Хватит учить! Ты свою жизнь прожила — дай мне свою прожить!»

А потом — задержание, суд. И её решение взять вину на себя. Она думала: «Пусть у него будет шанс. Пусть выйдет на свободу и начнёт всё сначала».

Теперь казалось, что все эти жертвы были напрасны.

Утром Фёдор сел за телефон.

— У нас связи много, — сказал он, — попробуем найти вашего сына. Если жив, кто-то да видел.

 

К обеду удалось узнать, что Витя уехал в город. Жил там с какой-то женщиной, потом пропал. Говорили, будто влип в долги. Кто-то шепнул, что его видели пару месяцев назад в районной больнице — сильно побитым.

Варвара Афанасьевна слушала всё это, сжимая платок в руках.

— Надо ехать, — тихо сказала она. — Надо найти его.

Они выехали в город на том же внедорожнике. Дорога казалась бесконечной. Поля сменялись лесом, лес — серыми заборами, потом потянулись серые дома.

В районной больнице им сказали, что Виктор действительно лежал здесь. Травмы были серьёзные, но выписали его — и он ушёл. Куда — никто не знал.

Варвара Афанасьевна обошла полгорода. Она стучалась в двери дешёвых съемных квартир, спрашивала прохожих, заходила на рынок, клянчила сведения у пьяных мужиков в подворотнях.

Каждое «не знаю» резало по сердцу.

На третий день поисков они нашли человека, который сказал, что видел Витю совсем недавно. Тот был худой, заросший, в старом пальто, бродил по окраине и искал какую-то работу.

— Там его и ищите, — сказал мужчина. — В промзоне, у складов.

В промзоне пахло гарью и металлом. Варвара Афанасьевна шла между ржавых ангаров, цепляясь взглядом за каждую тень. Сердце гулко стучало.

И вдруг она его увидела.

Он сидел на перевёрнутом ящике, сутулясь, сжимая в руках бутылку дешёвого пива. Лицо заросшее, глаза мутные. Это был её сын — и в то же время будто чужой человек.

— Витя… — тихо сказала она.

Он вздрогнул, медленно поднял голову. Несколько секунд смотрел на неё, будто не веря глазам. Потом губы его скривились.

— Мама?.. — хрипло произнёс он. — Ты… ты что тут делаешь?..

 

Она шагнула к нему.

— Сыночек… я пришла за тобой.

Витя вскочил, отступил на шаг, замотал головой.

— Уходи. Не надо было тебя здесь видеть.

— Витюша, — шептала она, протягивая руки. — Пойдём домой. Всё можно исправить.

— Домой? — горько усмехнулся он. — А где у нас дом, мама? Я его продал. Всё пропил. Всё проиграл. У меня ничего нет.

Она подошла ближе.

— У тебя есть я.

В этот момент из-за угла вышли двое мужчин. Грубые лица, кожаные куртки. Один сказал:

— Ну что, Виктор, деньги есть?

Сын побледнел.

— Нет, — прошептал он. — Завтра достану.

— Сегодня, — холодно сказал второй и сделал шаг вперёд.

Мужчины подошли ближе, их шаги отдавались гулким эхом между ржавых стен. Один был низкий, коренастый, с перекошенной губой, другой — высокий, широкоплечий, лицо холодное, безэмоциональное.

— Сегодня, Виктор, — повторил высокий, — или завтра тебе не будет нужно ничего.

Варвара Афанасьевна сделала шаг вперёд, заслоняя сына собой.

— Оставьте его! — голос её дрогнул, но она не отступила. — Он заплатит. Я заплачу.

Они переглянулись и засмеялись.

— Ты кто такая? — ухмыльнулся коренастый. — Мать его? Слишком поздно ты о нём вспомнила.

— Не поздно, — твёрдо ответила она. — Сколько он вам должен?

— Десять тысяч, — холодно сказал высокий. — И проценты каждый день.

Десять тысяч — для неё это была пропасть. Но мысль, что сына могут избить или убить, была страшнее.

— Дайте мне три дня, — выдохнула она. — Я найду.

Высокий помолчал, потом кивнул.

— Три дня. Но если не принесёте — заберём его.

Они ушли, оставив в промзоне гулкую тишину.

Фёдор приехал к ним уже через полчаса — Варвара позвонила ему с трясущимися руками. Он помог поднять сына, посадил его в машину.

Дорога обратно была молчаливой. Витя сидел, уставившись в окно, словно его там и не было.

На следующий день Варвара встала ещё до рассвета. Она знала, что у неё нет денег, но знала и другое — если она сейчас сдастся, сына не станет. Она пошла в сельсовет, потом в магазин, потом к старым знакомым. Она просила работу, аванс, любую помощь. Кто-то отвернулся, кто-то пожал плечами.

Только вечером Фёдор, видя её отчаяние, положил на стол конверт.

— Возьми. Вернёшь, когда сможешь.

Она замерла.

— Федя… я не могу…

— Можешь, — твёрдо сказал он. — Это жизнь твоего сына.

Слёзы потекли сами собой.

На третий день они втроём поехали в город. Виктор молчал всю дорогу, лицо его было бледным, но в глазах появилось что-то новое — стыд, тяжёлый, жгучий.

У складов их ждали те же двое. Варвара протянула деньги. Высокий пересчитал, кивнул.

— Теперь чист, — сказал он. — Но смотри, Виктор, второй раз мы играться не будем.

Когда они ушли, Варвара обняла сына. Он стоял, опустив голову, и вдруг глухо сказал:

— Мама, я больше не могу так.

Начались новые дни. Виктор устроился работать у Фёдора на ферму — сначала подсобником, потом на трактор. Работал молча, много, до изнеможения.

Марина приносила Варваре чаи и говорила:

— Он меняется. Смотрите, как смотрит теперь на детей.

Варвара замечала — сын стал другим. Не сразу, не вдруг, но постепенно возвращался к жизни.

Через месяц они поехали в город снова — не к ростовщикам, а в дом, где жили брошенные дети. Виктор долго стоял у ворот, потом шагнул внутрь. Там, среди малышей, он выбрал худенького мальчика лет трёх и долго держал его на руках.

— Хочу, чтобы он жил с нами, — тихо сказал он.

Варвара впервые за много лет улыбнулась.

Прошло полгода. Дом Фёдора стал для них настоящим домом. Виктор накопил денег и выкупил маленький участок на краю деревни. Они с Фёдором строили фундамент под новый дом.

Однажды вечером Виктор подошёл к матери.

— Мама, я всё испортил в прошлом. Но если ты простила меня — я смогу всё исправить.

Она обняла его.

— Я простила тебя в тот день, когда взяла твою вину на себя. Живи, сынок. Только живи.

Весной дом был почти готов. Мальчик, которого они взяли из детдома, бегал по двору, смеялся, звал Виктора «папкой». Марина приносила пироги, Фёдор помогал с крышей.

И только вечером, сидя на лавке, Варвара поднимала глаза к небу и тихо шептала:

— Господи, спасибо тебе, что не дал мне умереть в ту ночь у остановки.

Она знала — возмездие свершилось. Не потому, что сын пострадал, а потому, что теперь он научился ценить жизнь.

В их доме снова пахло дымком из трубы.

Читайте другие, еще более красивые истории»👇

А на стене висела старая фотография: юный Виктор с отцом и она, молодая, счастливая.

— Всё вернётся, — сказала она тихо. — Всё можно построить заново.

И на этот раз — они построили.