Одиночество матери открыло глаза дочери поздно
Анна заглядывала к ней примерно раз в два дня: ставила на тумбочку еду, бутылку воды — и тут же уходила. У меня есть соседка по имени Анна. Её мать долгие годы жила одна. Когда-то она славилась тем, что умела готовить как никто другой: с удовольствием варила супы, пекла пироги для всей семьи и неизменно угощала соседей. Но Анна стыдилась своей матери — простой деревенской женщины, всю жизнь работавшей на земле. После смерти мужа та осталась в пустом доме совсем одна. Анна приезжала редко, а мать всё чаще стала забывать элементарные вещи, иногда говорила что-то бессвязное, словно теряла нить разговора. Однажды Анна зашла и почувствовала сильный запах гари. Оказалось, мать включила плиту и забыла о ней. — Мама, что ты творишь?! Ты даже разогреть себе еду нормально не можешь? Дом решила спалить? — сорвалась Анна. — Прости меня, доченька… Такое впервые… — оправдывалась старуха. С каждым месяцем состояние матери ухудшалось. Ей становилось тяжело даже передвигаться по дому. Однажды она позвонила дочери со слабостью в голосе: — Анечка, мне плохо… Давление совсем скачет… Приехала бы ты… — Я тебе что, врач? Звони в скорую! — отрезала Анна и тут же отключилась. Вскоре мать перестала выходить на улицу. Анне пришлось раз в неделю приезжать к ней: купить дешёвых продуктов, навести минимальный порядок, вынести мусор. И каждый визит сопровождался раздражёнными упрёками: — Как можно жить одной и устраивать такой свинарник?! Тебе самой не стыдно? Обычно Анна хлопала дверью и уезжала, даже не оборачиваясь. Потом мать и вовсе слегла. Анна начала заходить каждые два дня, ставила еду и воду рядом с кроватью — и так же быстро уходила. И вот однажды она вошла в дом
Анна вошла в дом молча, как всегда, уже приготовившись к привычному раздражению, к запаху старости, к тяжёлому чувству обязанности, которое жгло её изнутри. Она даже не позвала мать по имени — просто открыла дверь и шагнула в узкий коридор. Но на этот раз в доме было слишком тихо. Не было даже привычного едва слышимого шороха, с которым мать обычно ворочалась в кровати, пытаясь устроиться удобнее. Анна остановилась, чувствуя, как что-то нехорошее сжимает грудь. Она сбросила грязные ботинки и пошла дальше — на кухню, затем в комнату. — Мам? — голос её прозвучал резче, чем она хотела. Мать лежала на кровати, почти не двигаясь. Глаза её были открыты, но взгляд — стеклянным, уставшим, словно она уже смотрела куда-то сквозь стены, дальше, чем мог увидеть живой человек. — Мама, ты ела? — спросила Анна, подходя ближе. Она заметила, что пища, которую она оставила позавчера, почти не тронута. — Аня… — выдохнула старушка глухо. — Я думала… ты не придёшь… — Я же прихожу каждые два дня, — раздражённо оборвала Анна, хотя что-то внутри уже дрогнуло. — Что с тобой? Старушка медленно подняла руку, словно ей стоило огромных усилий просто пошевелиться. Анна испугалась. Она последнее время часто твердила себе, что не обязана всё бросать ради матери, что у неё есть собственная жизнь. Но сейчас перед ней лежала не раздражающая старуха, а человек, который был ближе всех в мире. — Мне… кажется… — мать перевела дыхание, — я умираю… На мгновение Анне стало дурно. Словно кто-то ударил её изнутри. — Прекрати это. Ты просто устала. Сейчас я… Она хотела сказать «вызову врача», но язык не повернулся. Она знала, что мать ненавидит больницы. Да и сама Анна всегда считала, что тратить деньги на врачей для бесполезной старости — бессмысленно. — Анечка… — позвала мать снова. Анна вздрогнула: давно никто не называл её так. — Я хотела сказать… пока не поздно… Присаживайся… Анна села на край кровати, неловко, словно чужая. Мать медленно потянулась к её руке. Её пальцы были холодными, лёгкими, почти невесомыми. — Я всё знала, детка… — прошептала она. — Ты… стеснялась меня… Мне было больно… но я думала… может, так нужно… Ты же умная, городская… У тебя другая жизнь… Анна стиснула зубы. Эти слова ударили по ней, как нож. Она попыталась отдёрнуть руку, но не смогла. — Мама, прекрати. Ты устала. Не надо этого. — Я должна… — мать закашлялась. — Пока не поздно… Ты… была хорошей девочкой… и даже когда стала взрослой… я думала, что однажды ты поймёшь… что я… не враг тебе… Анна почувствовала, как горло сжалось. Внутри поднялась волна стыда, такая сильная, что она едва не вскрикнула. Её мать лежала перед ней, слабая, почти прозрачная. А Анна — единственный человек, который у неё был. — Мам… хватит, — прошептала она. — Не надо говорить так. — Прости… — произнесла старушка почти неслышно. — Если обижала… если… была в тягость… Я ведь… старалась как могла… Анна закрыла глаза. Перед ней всплывали картины детства: как мать плела ей косы перед школой, как жарила блины по утрам, как зашивала ей платье ночью. Она помнила всё — и почему-то выбрала забыть. — Я… вернусь через час, — сказала Анна резко и встала, словно испугавшись собственных мыслей. — Принесу лекарство. — Не уходи… — прошептала мать так тихо, что Анна услышала лишь потому, что уже делала шаг к двери. Она остановилась. Медленно повернулась. В этот момент на лице матери появилось выражение, которое Анна не видела никогда в жизни — не страха, не боли, а просьбы. Последней просьбы. — Пожалуйста… посиди со мной… немного… Анна села. Она не знала, что сказать, куда деть руки, куда смотреть. Но мать улыбнулась — едва, почти незаметно. — Спасибо… детка… — прошептала она. Она закрыла глаза. Несколько минут Анна просто сидела, слушая её слабое дыхание. В голове будто сражались две Анны: та, которая всегда была холодной, уверенной, и та маленькая девочка, которая когда-то любила маму больше всех. И вдруг дыхание стало реже. Мягче. Легче. — Мама? Но мать не ответила. — Мам?! — Анна наклонилась, коснулась её плеча. — Мама… пожалуйста… не сейчас… Старушка лежала спокойно, будто спала. Но Анна поняла — сердце остановилось. На несколько секунд всё вокруг исчезло. Анна сорвалась с места, схватила телефон, пыталась набрать «скорую». Руки дрожали. Номер никак не получалось ввести правильно. — Пожалуйста… пожалуйста… только не сейчас… Она рыдала впервые за много лет. Кричала, звала, но всё было бесполезно. Когда врачи приехали, они лишь посмотрели на неё с сочувствием. — Она ушла спокойно, — сказал фельдшер. — Это видно. Анна закрыла лицо руками. Спокойно. Да. Потому что не она, дочь, была рядом в последние годы. Потому что мать привыкла терпеть одиночество. Потому что даже умирая, она не упрекнула. Лишь попросила посидеть рядом… немного. Похороны были скромными. Анна стояла у свежей могилы, не чувствуя ног. В голове стучало: «Почему я не приезжала чаще? Почему не обнимала? Почему думала, что у меня ещё будет время?» Ей никто не ответил. Люди расходились. Анна осталась одна на кладбище. — Мам… — прошептала она наконец. — Прости меня. Я была дурой. Эгоисткой. Ты была лучше меня. Она опустилась на колени. Земля была холодной, влажной. — Я… не знала, что ты уйдёшь так быстро… Я думала… что всё успею… Но я не успела ничего. Её голос дрожал. Казалось, что сердце рвётся. — Я обещаю… — выдохнула она. — Я буду приходить. Я никогда больше тебя не оставлю. ———————————————————– После похорон Анна вернулась в дом матери. Она вошла — и тишина встретила её, как удар. Она медленно прошла по комнатам. Каждая вещь дышала ею: тёплые платки на стуле, старые рецепты, вырезанные из газет, фотографии, которые Анна никогда не замечала. Она подошла к комоду и открыла самый верхний ящик. Там лежала стопка писем. Все они были подписаны: «Для Анечки». Анна взяла первое. Но оно было не отправлено. Ни одно. Все — нераскрытые письма матери дочери. Она дрожащими пальцами разорвала конверт. «Моя девочка, я скучаю. Я не хочу быть тебе в тягость. Я рада каждому дню, когда ты приходишь. Даже если ты злишься — я всё равно люблю тебя. Я всегда буду любить». Анна упала на стул. И заплакала — как ребёнок. ———————————————————– Дни после этого тянулись тяжело и пусто. Она возвращалась в дом снова и снова. Убиралась, перебирала вещи. Каждая вещь была пронизана теплом рук матери. И каждый день Анна чувствовала, как стены внутри неё рушатся. Однажды она нашла старую коробку. Внутри — детские рисунки. Её первые буквы. Первые кривые солнца. И на обратной стороне одного рисунка — надпись: «Моя Анечка — самое большое счастье моей жизни». Это стало последней каплей. Анна разрыдалась так, что не могла дышать. ———————————————————– Прошли недели. Она начала жить иначе: перестала спешить, перестала раздражаться по пустякам, стала внимательнее к людям. Но рана внутри всё равно болела. Она понимала, что уже ничего не исправить — но могла хотя бы сохранить память. Дом матери она решила не продавать. Она стала приезжать туда чаще, высаживать цветы, чинить старую мебель. Однажды, листая её старые тетради, Анна нашла записку — последнюю, очевидно написанную вскоре до смерти. «Если я уйду раньше, чем ты придёшь… знай: я благодарна судьбе за то, что ты — моя дочь. Я горжусь тобой. И если бы мне предложили прожить жизнь ещё раз, я бы выбрала ту же. Потому что ты — моё самое большое чудо». Анна вышла во двор, села на старую лавку и посмотрела на вечернее небо. — Мам… — сказала она тихо. — Я буду жить так, чтобы ты мной гордилась. Обещаю. И впервые за много дней она почувствовала, как внутри становится чуть теплее. Как будто кто-то всё ещё сидел рядом. Как будто мать, которая прощала её при жизни, простила и теперь. ———————————————————– Анна долго жила с чувством вины. Но со временем оно стало превращаться в другое — в нежность, в память, в любовь, которая не исчезает, даже когда человека нет рядом. Она часто говорила себе: «Если бы можно было вернуться назад…» Но она уже знала — нельзя. Можно лишь не повторять ошибок. Можно лишь помнить. Можно лишь любить. И однажды, спустя месяцы, сидя у могилы матери, она сказала вслух: — Мам, я поняла кое-что. Ты никогда не была для меня в тягость. Это я была слабой. Но я буду другой. Я научусь. И спасибо тебе… за всё. Ветер лёгким движением качнул ветви дерева. И Анна вдруг почувствовала — её услышали. Поняли. И простили. Так закончилась история о дочери, которая слишком поздно поняла, что в жизни нет ничего важнее человеческой
Читайте другие, еще более красивые истории»👇
теплоты. Слишком поздно — но всё же поняла