Пропавший ребёнок, мать борется с судьбой
Холодный январский ветер 1940 года стонал за окном, словно живое существо, ищущее приюта. Он пробирался в щели старого домика на окраине, заставляя стены тихо поскрипывать. Вероника, закутавшись в потертую шаль, мерно ходила по комнате, но с каждым шагом тревога врастала в грудь, будто ледяной клин. Где они? Почему так долго? Село давно погрузилось во мрак, небо заволокло тяжёлыми тучами, и колючий снег бил в стекло, но мужа и маленькой Лидочки всё не было.
С утра Николай взял дочку на ярмарку в соседнюю деревню. Обещал: привезёт ей яркий платочек и новую тряпичную куклу. Они ушли весёлые, болтливые, и их смех ещё долго висел в воздухе, а теперь в доме царила гнетущая тишина. На столе остывали щи, рядом лежали пироги с капустой, но желудок будто сжался. Рыжий кот Васька тревожно тёрся о ноги хозяйки, тихо подвывая, словно разделяя её страх. Вероника опустилась, поглаживая теплую спину.
— Хоть ты скажи… куда их занесло, а? — прошептала она, чувствуя, как пальцы дрожат. — Молчишь… и правильно, что молчишь…
И тут — слабый глухой звук. Хлопнула калитка. Сердце сорвалось в горло. Она накинула первую попавшуюся одежду и почти бегом рванула к двери.
На пороге стоял Николай. Шаткий, бледный, с окровавленным лицом и снежной крошкой в ресницах. Кровь на губах уже начала застывать.
— Господи… Коля! Что произошло?
Он с трудом выдохнул:
— На станции… напали. Темно было, не разглядел, кто. Всё забрали… деньги, покупки…
— А Лида? Лидочка где? — голос Вероники сорвался на визг.
Николай моргнул, словно не веря услышанному:
— Я крикнул ей бежать домой… Я думал, она уже здесь… Ты хочешь сказать… её нет?
— Её нет! — звенящее от ужаса слово сорвалось само.
Он попытался что-то объяснить, но Вероника уже не слышала. Она выскочила наружу, зябко втянув голову в плечи, и побежала к соседям, крича так, что метель будто отступала от её голоса.
Ночь растянулась в бесконечность. Мужики с фонарями прочёсывали лес, заглядывали под каждый куст, поднимали заиндевевшие ветки. Но пурга, злорадная и глухая, смела все следы. Лес превратился в непроницаемую стену, холодную и равнодушную.
Вероника, с разодранными руками и сбитыми ногами, металась между стволами елей, повторяя имя дочери всё тише. Она видела, будто наяву, как Лида, дрожащая, жмётся к корням дерева, пытаясь согреться в ледяной тьме.
К утру председатель Трофим вернулся к дому Вероники, отряхивая снег со шапки.
— Всю округу прошли, — устало промолвил он. — Каждый овраг, каждый сугроб проверили… Девчонки нигде нет. Как сквозь землю ушла.
Дни потянулись бесконечной чередой поиска. Ориентировки разослали во все окрестности, милиция к делу подключилась сразу. Вероника почти не ела и не спала. Щёки впали, взгляд стал стеклянным, а голос — едва слышным.
Однажды Николай попытался коснуться её плеча.
— Вер, ты себя губишь…
— Себя? — она резко подняла голову. — Это ты считает себя невиновным? Ты потащил её туда! Я же просила подождать! Я бы поехала с вами! Ты её не защитил!
— Ради Бога… не кори меня… — выдохнул он, побледнев. — Лида — моя жизнь была. Каждый миг без неё… будто сердце в мерзлоту погрузили.
Она не слышала. Или не хотела слышать.
С рассвета до темноты она блуждала по снегу. Трофим освободил её от уроков, понимая, что учить детей в таком состоянии она не может. Но через две недели он снова пришёл.
— Вероника Николаевна, — тихо сказал он, опуская взгляд. — Надежды почти нет. Думай рассудком: куда могла деться девочка в нашей глуши? Снег спадёт… может, найдём её и похороним как положено. А ты нужна школе. Дети ждут.
Вероника вскрикнула — резко, надрывно, словно из груди вырвали что-то живое. Но в глубине души она знала: он не ошибается. Если бы Лида была жива — её бы нашли. Дорога один-единственный путь, и девочка знала его с закрытыми глазами.
Вероника не помнила, как прошёл тот день. Каждое движение далось ей как сквозь толщу воды. Где-то за стеной жизнь продолжалась: кто-то рубил дрова, кто-то запрягал лошадь, кто-то звал детей ужинать. Но в её мире всё оборвалось. Теперь были только она и зияющая пустота на месте, где раньше звучал смех маленькой Лиды.
Ночью она проснулась от собственного крика. Ей снилось, что дочь зовёт её жалобным голосом с края леса, просит не уходить. Вероника сорвалась с постели, ударилась коленом о табурет, распахнула дверь — и лишь мрак, снег, тишина, слишком плотная, чтобы быть настоящей. Николай стоял рядом, прижимая её к себе, но она рвалась вперёд, как раненая птица.
— Отпусти… она там… я чувствовала… — шептала она почти беззвучно.
Николай не отпустил. Он держал её так крепко, как будто удерживал собственную душу. В ту минуту в его глазах не было ни защиты, ни мужества — только усталость и горе.
Прошла неделя. Затем другая. Ополченцы из районного центра приезжали трижды, прочёсывали лес полосами, метили осины и искали в стогах. Местные старики ходили с иконами, освящали околицу, читали молитвы. Однако всё оставалось мёртво. Казалось, земля замкнулась над ребёнком так, что не оставила даже дыхания.
На девятый день приехал следователь из уезда — высокого роста, с быстрым, цепким взглядом. Его звали Павел Ильич. Он долго расспрашивал Николая, потом отдельно беседовал с Вероникой. Она отвечала спокойно, будто говорила не о своей дочери, а о чужом ребёнке. Когда же он спросил:
— Были ли враги у вашей семьи?
— Мы люди простые… откуда враги? — удивилась она.
Но следователь задумчиво сдвинул брови.
— Иногда враги не те, кто снаружи, — сказал он тихо. — А те, кто рядом.
Вероника вздрогнула, будто от плети. Но Павел Ильич больше не уточнял.
Весна наступила быстро. Снег начал оседать, дорожки стали рыхлыми. Люди верили: вот растает всё окончательно — и найдут след, обрывок платка, шнурочек от валенка… хоть что-то. Вероника боялась этой минуты. Она не хотела видеть то, что может принести талая вода.
Однажды утром в дверь тихо постучали. Это был тот самый следователь. Он вошёл осторожно, будто в дом больного ребёнка.
— Нам нужно поговорить, — сказал он. — Я прошу вас… держитесь.
И протянул небольшую старую книгу, заляпанную грязью и едва сохранившуюся.
Вероника узнала её сразу — детский букварь, который Лида обожала листать вечерами. Она гладила его по обложке так, будто трогала щёку дочери.
— Где нашли? — спросила она, и голос её был почти не слышен.
— В овраге, в трёх вёрстах от станции. Но, Вероника Николаевна… путь туда девочка одна не прошла бы.
— Значит… кто-то увёл? — прошептала она.
Следователь кивнул.
Она закрыла глаза. Перед ней резко всплыло лицо Николая в ту ночь: его растерянность, испуг, растерянная фраза «я думал, она дома…». Но она оттолкнула эту мысль, как отбрасывают горячий уголь.
— Вы что намекаете? — спросила она резко. — Что мой муж вреда бы ей пожелал? За что?
— Я ничего не утверждаю, — спокойно ответил Павел Ильич. — Но прошу вас прийти в отдел завтра. У меня возникли вопросы, касающиеся его поездки
Она не спала всю ночь. Николай метался по дому, то растапливал печь, то сидел на краю кровати, вцепившись в голову руками. Он не спрашивал ничего. Он знал: что-то произошло.
— Завтра следователь ждёт меня, — сказала она тихо.
— Меня тоже? — глухо спросил он.
— Пока нет.
Он отвернулся. Она не видела его лица, но по его плечам скользнула судорога.
Утром она отправилась в районный центр. Здание милиции было серым, угрюмым. В коридоре пахло табаком и сырыми досками. Павел Ильич встретил её у дверей кабинета, проводил внутрь, предложил сесть.
— Я хочу, чтобы вы услышали сначала меня, — сказал он. — И только потом решили, что делать дальше.
Он достал из стола небольшой конверт.
— На ярмарке вашего мужа действительно видели. Но не только с дочерью. В одной из палаток его заметили в разговоре с человеком… знакомым вам по прошлой жизни.
У Вероники пошёл холод по спине. Она знала, что сейчас услышит имя, которое старалась забыть. Имя человека, от которого спаслась, когда вышла за Николая.
— Ваш первый муж, — сказал следователь. — Он был там.
Мир рухнул. Стены качнулись. Она вцепилась в подлокотники стула.
— Этого… не может быть, — прошептала она. — Он же… пропал, исчез много лет назад.
— Не исчез, — спокойно ответил Павел Ильич. — Вернулся. И у него были причины искать вас.
Вероника вспомнила всё: как тот человек ломал ей жизнь, как она бежала от него ночами, как скрывалась у дальних родственников. Николай тогда стал спасением — тихим, надёжным, честным. С ним она впервые почувствовала, что живёт, а не существует. Она поверила в новую судьбу.
— Николай… знал? — еле слышно спросила она.
Следователь внимательно посмотрел на неё.
— Он не признался. Но мы нашли свидетеля, который слышал их разговор. И ещё… — он достал маленький обрывок ткани. — Это кусочек Лидиного платочка. Нашли в той же палатке.
Слёзы потекли сами собой.
— Вы хотите сказать… он отдал её ему? — голос дрожал.
— Я хочу сказать только то, что факты — упрямая вещь. Ваш муж чем-то был связан с этим человеком. И с исчезновением девочки тоже.
Комната закрутилась вокруг неё. Она встала слишком резко, схватилась за стол, чтобы не упасть.
— Я… я должна уйти, — прошептала она.
— Завтра мы будем допрашивать Николая. Вы можете присутствовать. Или… отказаться. Решайте сами.
Дорога домой казалась бесконечной. Шаги отдавались в висках тяжёлыми ударами. В груди было так больно, что приходилось останавливаться и ловить воздух, будто после долгого бега.
Николай сидел на крыльце, словно ждал её весь день. Его глаза были красными и пустыми.
— Вер… — хрипло сказал он. — Ты всё узнала?
Она молчала. Её молчание было хуже крика.
Он закрыл лицо руками и прошептал:
— Я не хотел… Я не знал, что он возьмёт Лиду… Я думал… он просто… уйдёт…
Вероника почувствовала, как земля уходит из-под ног.
— Николай… что ты сделал? — её голос был почти детским.
Он поднял голову. Слёзы стекали по щекам.
— Я хотел защитить нас… Я думал… если отдам ему деньги… он оставит нас в покое… Я не знал, что он потребует увидеть дочь. Я… я отпустил её на минуту. Всего на минуту!
Эта минута стоила им всего.
Вероника шагнула назад. Она смотрела на мужа, как на незнакомца. Перед ней был не спаситель, не защитник — человек, который привёл в их жизнь прошлое, от которого она бежала всю молодость.
— Ты… убил нашу дочь, — прошептала она.
Он рухнул на снег, как скошенный.
Она стояла, недвижимая, и понимала: возвращения нет. Ни к прежнему мужу, ни к прежней жизни, ни к надежде.
В ту ночь она не сомкнула глаз. А утром сама пришла к Павлу Ильичу и сказала:
— Допрашивайте его. Я готова.
Она не знала, что ждёт её дальше: суд, одиночество, другое будущее. Но одно она знала точно — той девушки, которая когда-то поверила в новую жизнь, больше не существует.
Теперь была только женщина, потерявшая ребёнка и готовая узнать правду до конца, какой бы страшной она ни была.
Снег продолжал таять, открывая землю, потемневшую от влаги. В селе всё меньше говорили о поисках, всё реже подходили к дому Вероники. Люди не забывали — просто боялись напоминать матери о том, что она уже пережила. Но тишина была хуже слов.
На двенадцатый день Николая увезли в районный центр. Он не сопротивлялся. Даже не спросил, когда вернётся. Лишь посмотрел на Веронику перед тем, как шагнуть в сани, будто хотел что-то сказать, но не находил слов. Она отвела взгляд. Её сердце больше не дрогнуло.
Следователь встретил её у входа в здание милиции.
— Мы начали допрос. Если пожелаете, можете присутствовать.
Она кивнула. Её лицо было неподвижным, как застывший снег на крыше. Слишком много боли прошло через него, чтобы что-то ещё могло исказить его.
В комнате стоял светильник, дающий резкий желтоватый свет. Николай сидел за столом, измученный, осунувшийся. Его руки дрожали, будто он провёл ночь на ветру. Когда он увидел Веронику, отвернулся, будто боялся оглядеться.
Павел Ильич начал спокойно:
— Николай Иванович, в прошлый раз вы сказали, что ваш бывший знакомый встретил вас случайно. Но у нас есть показания, что встреча была заранее оговорена.
Николай тяжело выдохнул.
— Он нашёл меня первым… осенью. На дороге. Сказал, знает, где я живу, чего добиваюсь… Я… испугался. Не знал, как сказать Веронике. Он обещал уйти, если я отдам ему деньги.
— Почему он хотел встречи с вашей дочерью? — спросил следователь.
Николай сжал руки.
— Он… хотел убедиться, что это действительно её ребёнок.
Веронике стало холодно, как в тот день, когда Лида исчезла. Мысленно она услышала хруст снега под ногами мужа, увидела их уходящими на ярмарку, услышала Лидин смех. И теперь знала: в тот момент, когда Николай позволил тому человеку увидеть девочку, судьба повернула в сторону, из которой не было возврата.
— Я думал… он просто посмотрит… и уйдёт, — прошептал Николай. — Но он внезапно схватил Лиду. Я кинулся, но он толкнул меня. Потом… тьма. Когда я очнулся — их уже не было.
Павел Ильич отметил что-то в блокноте.
— А почему вы не сказали об этом сразу?
Николай закрыл глаза. Веки дёрнулись.
— Я боялся. Думал, если скажу всё… люди решат, что я сам виноват. Что… отдал девочку. А Вероника… — он посмотрел на жену так, будто надеялся увидеть хотя бы тень понимания. — Она бы не выдержала. Я… хотел найти её сам.
Но в его голосе не было силы. Только пепел — пустой, рассыпающийся.
Павел Ильич отложил карандаш.
— Сегодня мы отправим людей в уезд. Возможно, ваш бывший муж ещё там. У нас есть ориентировка, есть показания, есть свидетели. Вероятно, он покинул ярмарку не один.
Николай тихо всхлипнул.
— Да. Лида плакала… но я не мог… я не мог её удержать!
Вероника почувствовала, как к горлу поднимается тошнота. Она вышла из комнаты, не дожидаясь конца допроса. Следователь догнал её в коридоре.
— Вам нужно держаться, — тихо сказал он. — Я не даю ложной надежды. Но иногда такие люди не уезжают далеко. Считают, что никто не догадается искать рядом.
Она не ответила. Надежда была опасным напитком: поднимая голову, она отравляла рассудок.
Ночь она провела у окна. На столе лежал Лидин букварь, рядом — платочек, найденный следователем. Васька свернулся клубком у её ног, будто понимая, что хозяйка переживает очередной удар.
Когда за окном стало светлеть, она услышала стук в дверь. Вошёл Трофим — усталый, бледный.
— Плохие вести, Вероника Николаевна…
Она не шевельнулась.
— Того человека… нашли. В лесу, недалеко от старой усадьбы. Мёртвого. Похоже… его кто-то ударил по голове. Но… ребёнка рядом не было.
Вероника почувствовала, как подламываются колени.
— Значит… — прошептала она. — Лида всё ещё…
— Не знаю, — признался Трофим. — Но если бы девочка была там… мы бы нашли следы.
Она закрыла лицо ладонями. Не плакала — просто дышать стало тяжело.
Через два дня в селе случилось чудо, похожее на бред. Рано утром дверь её дома тихонько скрипнула. Васька вскочил, зашипел, выгнув спину.
Вероника обернулась — и замерла.
На пороге стояла маленькая девочка, закутанная в шерстяной платок, с обветренными щёчками и испуганными глазами. На ресницах повисли крошечные снежинки. Она дрожала от холода, но была жива.
— Ма… — прошептала Лида, и голос был хриплым от долгого молчания.
Вероника упала на колени и прижала её к груди. Девочка пахла лесом, сыростью, дымом. Она целовала её лицо, руки, волосы — боялась отпустить даже на мгновение.
— Где ты была? — шептала она. — Кто тебя привёл?
Лида тихо всхлипнула.
— Дядька… тот злой… повёл меня. Потом… он заснул. Я убежала. Долго бежала… потом нашла домик. Тётушка одна жила. Она кормила меня… и сказала идти домой, когда снег лёг.
Вероника подняла глаза. На пороге стояла соседка-семидесятилетняя Акулина Захаровна. Её лицо было тревожным.
— Нашла я её, Верунь… У самой границы леса. Грязная, холодная… Но живая. Долго хранила её — боялась, что тот человек вернётся.
Вероника разрыдалась — впервые за много недель.
Николая освободили. Он вернулся бледным, худым, с потухшими глазами. На пороге увидел дочь — и упал перед ней на колени.
— Прости… Лидочка… прости…
Но Лида спряталась за спину матери. Её доверие было сломано — возможно, навсегда.
Вероника стояла над ними двумя. Две половины её жизни. Два пути.
Она посмотрела на мужа.
— Ты не защитил её. Но я скажу одно: если хоть раз приблизишься к ней без моего слова — уйдёшь из этого дома навсегда.
Он молча кивнул.
Весна вступала в права. Снег таял, превращаясь в грязные потоки. Люди в селе восстанавливали жизнь, как могут. Но в душе Вероники появился новый огонь — тихий, уверенный.
Она не могла вернуть себе прошлую семью. Но могла защитить свою дочь. И могла жить дальше — ради неё.
Павел Ильич, прощаясь, сказал:
— Вы сильная женщина. Теперь всё позади. А остальное… время вылечит.
Но она знала: время не лечит. Оно лишь притупляет самые острые края боли.
Она взяла Лиду за руку и вышла во двор. Солнце впервые за долгое время согрело её кожу. Девочка улыбнулась — робко, но искренне.
И Вероника поняла: новый день всё-таки пришёл. Не такой, как прежние. Но её собственный.