Путь маленькой девочки через страх к свету

В забытой временем деревушке, где жизнь текла так же медленно, как и десятки лет назад, росла восьмилетняя Лиза. Девочка была тихой, задумчивой, с огромными тёмными глазами, которые казались всегда чуть удивлёнными. Больше всего она любила носиться по залитым солнцем лугам и плести венки из ромашек. Но однажды её беззаботное детство оборвалось.

На теле ребёнка начали проступать странные алые отметины — сперва крошечные, едва заметные, затем они расползлись, становясь всё шире и ярче. Мать Лизы, которая долгие годы сторонилась врачей из-за старой обиды и недоверия, испугалась, но твёрдо решила:
«Не буду вести её в больницу. Сходим к бабе Марфе. Она на травах всякое лечит, ещё никого больным не оставила».

Баба Марфа, деревенская знахарка, жила в полуразвалившейся избе, пропитанной запахами пыли, сушёных корешков и старого печного дыма. Когда мать с Лизой переступили порог, из-за занавески появилась сутулая фигура.

— О-о, Лизавета пришла… — хрипло произнесла старуха, прищуриваясь и внимательно оглядывая девочку глазами, в которых мутно поблёскивала белёсая пленка. — Ну-ка, покажи, что там у тебя…
Лиза нерешительно подняла рукав, показывая руку, испещрённую красными, будто воспалёнными пятнами. Они выглядели так, словно кто-то неумелыми мазками разливал по её коже алую акварель. Мать тревожно теребила платок, а баба Марфа наклонилась так близко, что девочке стало слышно тяжёлое, сиплое дыхание старухи.

— М-м… — протянула Марфа, водя узловатым пальцем над воспалённым участком. — Не простая это сыпь. Глубже сидит. Природа собой кричит…

Она поднесла к лицу пучок сухих листьев, вдохнула и резко кивнула, словно только что что-то поняла.

— Оставляйте её у меня. На три дня. Травы мои помогут, — сказала старуха, даже не посмотрев на мать.

— А можно… я останусь рядом? — неуверенно спросила женщина.

Марфа отмахнулась:

— Взрослым мешать нельзя. Лечить буду — духи лесные видят всё. Ты — иди. Вернёшься через трое суток.

Слова её прозвучали почти как приказ. Мать Лизы замялась, но она столько лет верила в способности знахарки, что не посмела возразить. Она лишь поцеловала дочь в макушку, прошептала: «Будь послушной» — и ушла, оставив девочку наедине со старой женщиной.

⸻

Комната, куда завела Лизу Марфа, была крошечной. Стены увешаны связками трав, кореньев и высушенных цветов. На печи потрескивал слабый огонь, от которого по комнате разливалось тепло. На низком столике стояла деревянная ступка с зелёной кашицей.

— Снимай кофту, дитя, — сказала Марфа, — и садись на табурет.

Лиза повиновалась. Марфа зачерпнула два пальца густой массы и начала втирать её в пятна на руке. Трава пахла терпко, чуть горько, так, что у девочки щипало в носу.

— Потерпи, — пробормотала старуха. — Лекарство жжёт, зато заживляет.

На самом деле оно не просто жгло — казалось, будто кожу обдают крапивой и ледяной водой одновременно. Лиза вскрикнула, но Марфа сжала её запястье:

— Сиди смирно. Если побежишь — хуже будет. Я знаю, что делаю.

Девочке захотелось домой, к маме, к мягкому одеялу и запаху свежего хлеба, но она лишь покорно кивнула, потому что верила: взрослая не желает ей зла.

Когда кожа перестала терпеть боль и онемела, Марфа укрыла руку девочки старым полотняным платком и велела ложиться на узкую кровать.

⸻

Первая ночь прошла тяжело. Печное тепло давило, в травяном запахе стояла густая горечь, от которой кружилась голова. Лиза то засыпала, то просыпалась, ощущая, как её рука будто пульсирует, движется, живёт сама собой.

Утром Марфа велела девочке снова раздеться до пояса. Пятна, как заметила Лиза, стали ярче, почти бордовые. Старуха ничего не сказала, лишь нахмурилась и начала растирать новую порцию мази. На этот раз травяная смесь была другой — темнее, липче. Девочка ощущала, как она тянет кожу, будто пытаясь вытянуть из неё что-то глубоко сидящее.

— Ты скажешь маме, что слушалась меня, — проговорила Марфа, будто случайно. — А если промолчишь или что-то нафантазируешь — болезни твои только вернутся.

Лиза не поняла, почему от этих слов у неё внутри стало холодно, словно кто-то невидимый погасил огонь.

⸻

Второй день тянулся бесконечно. Марфа почти не выпускала девочку из комнаты. Она то заставляла её сидеть неподвижно, то часами лежать, укрытой грубой тканью, пахнущей плесенью. Иногда старуха бормотала себе под нос:

— Уйдёт… уйдёт… Только время нужно. Только терпение…

Иногда она говорила совсем другое, странное:

— Не отпускает она… Держит… за живое держит…

Лиза не понимала, кого имеет в виду знахарка. Наверное, болезнь? Но почему тогда в голосе Марфы звучал страх?

Вечером второго дня начался зуд. Сильный, мучительный, нестерпимый. Девочка несколько раз просила разрешения почесать воспалённые места, но Марфа каждый раз резко кричала:

— Нельзя! Сорвёшь траву — всё заново пойдёт!

Но терпеть становилось сложнее. Лиза кусала губы, стискивала пальцы, пыталась отвлечься, но зуд будто разрастался по всему телу. Ночью она тихонько всхлипнула — и заплакала. Она не помнила, когда в последний раз так рыдала, но сейчас слёзы сами катились из глаз.

— Замолчи, — прошипела Марфа из-за занавески. — Плач мешает.

Но девочка не могла остановиться. Её всю трясло, как от жара.

⸻

На третий день Лиза уже едва стояла на ногах. Её лихорадило, она чувствовала себя слабой, голова кружилась. Марфа снова втирала тёмную мазь — теперь по всей руке, плечу, шее. Она бормотала что-то неразборчивое, но интонация была нервной, раздражённой.

Когда старуха вышла за очередной связкой трав, Лиза на мгновение осталась одна. И впервые за эти дни она подумала: «Надо уходить. Сейчас. Пока есть силы». Она не знала, почему страх стал таким сильным — может, от жара, может, от постоянной боли, — но ощущала всей кожей: что-то неправильно. Что-то опасно.

Она быстро натянула кофту, сунула ноги в ботинки и, стараясь не шуметь, толкнула дверь. На удивление, она была не заперта. Видимо, Марфа никогда не думала, что ребёнок осмелится сбежать.

Холодный воздух улицы обдал Лизу, и она замерла на мгновение — свежий ветер ударил в голову, перед глазами всё поплыло. Но девочка собрала остатки сил и побежала, насколько позволяли ноги. Сначала медленно, шаркая, потом быстрее.

Она выбежала на тропинку, а затем на деревенскую улицу, где уже начали собираться люди: кто кормил кур, кто чинил заборы. Все оглянулись на Лизу — бледную, зарёванную, дрожащую. Но девочка никому не сказала ни слова — просто бежала к дому, чувствуя, что от усталости может упасть прямо на землю.

Мама встретила её на крыльце.

— Лизонька! Что с тобой?! Ты почему пришла раньше?

Но вместо ответа девочка подняла руки и начала снимать кофту — она не могла больше терпеть. Ткань прилипла к телу, и мама, поддавшись панике, помогла ей.

И тогда увидела.

⸻

На коже Лизы, там, где были пятна, теперь проступили тёмные, почти чёрные линии, похожие на переплетение веток. Они расходились по плечам и поднимались к шее, словно живые. Участки кожи, пропитанные мазью, выглядели воспалёнными, будто обожжёнными. В некоторых местах кожа потрескалась, и из трещинок сочилась тонкая, прозрачная жидкость.

Мама вскрикнула. Соседка, услышав, подбежала и, увидев состояние девочки, немедленно сказала:

— В больницу! Сейчас же!

Женщина впервые за много лет не стала спорить. Она схватила Лизу на руки, несмотря на её вес, и побежала по дороге, откуда иногда ходила старенькая машина фельдшера. В тот день как раз везли кого-то в район — и мать, отчаянно махая руками, остановила машину.

Фельдшер, видя состояние ребёнка, лишь выдохнул:

— Быстрее садитесь. Это серьёзно.

Лиза, головой прижимаясь к маминой груди, видела только размытые силуэты. Но внутри всё дрожало от смеси страха, облегчения и какой-то странной пустоты.

⸻

Больница встретила их резким запахом антисептика и суетой. Лизу забрали сразу, положили на кушетку, начали осматривать, говорили много непонятных слов. Мама стояла рядом и кусала губы до крови.

— Что это такое с её кожей? — повторяла она. — Что с ней сделала Марфа?

— Вы говорите, знахарка втирала какие-то травы? — спросил врач, глядя на Лизу с тревогой в глазах.

— Да… Она сказала… она сказала, что это вылечит…

Медики переглянулись.

— Мы видели разные случаи, но такое… ребёнок в тяжёлом состоянии. Реакция токсическая. Возможно, аллергическая. А возможно — инфекция, занесённая в раны. Мы сделаем анализы. Срочно.

Лиза слышала обрывки слов, будто сквозь водяную толщу. Её трясло, дыхание было сбивчивым, кожа покрылась слабым потом. Но что-то внутри неё шептало: «Ты ушла. Ты выбралась. Ты добралась до мамы». И от этой мысли становилось чуть-чуть легче.

⸻

Врачи работали быстро, внимательно. Лизу подключили к системе, обработали кожу специальными растворами, сделали снимки. На одном из них стало видно, что под тёмными линиями образовались глубокие очаги воспаления. Медсестра погладила девочку по голове и сказала:

— Всё будет хорошо, маленькая. Ты молодец.

Но Лиза лишь закрыла глаза. Внутри пульсировала память о тех трёх днях — о запахе трав, о шёпоте Марфы, о боли, которая будто впивалась под кожу. Она не знала, сколько времени пройдёт, пока всё это исчезнет из мыслей.

Она даже не представляла, что впереди её ждёт ещё больше вопросов — и ни одного ответа. Ведь всё, что произошло в избе у Марфы, было только началом.
Прошла почти неделя, как Лиза оказалась в больнице. Врачи сменяли повязки, промывали раны, давали девочке лекарства, от которых кружилась голова. Мать почти не отходила от дочки, спала на стуле рядом с кроватью, держала маленькую ладонь в своей, шептала утешительные слова, которые не всегда могла произнести громко, потому что в горле стоял ком.

И всё же Лиза медленно шла на поправку. Тёмные линии на её коже постепенно бледнели, воспаление спадало. Ей становилось легче дышать, она снова могла есть, снова могла улыбаться. Чаще всего — робко, краешком губ, но всё же улыбаться.

Но врачи оставались настороженными.

Однажды в палату вошёл главный дерматолог больницы — мужчина с усталым лицом, но внимательными глазами. Он долго сидел за столом, перелистывал результаты анализов, а затем, вздохнув, обратился к матери:

— Мы определили, что нанесла на кожу вашей дочери эта… Марфа. В смеси обнаружены очень сильные раздражающие компоненты — некоторые из них токсичны. Часть трав ядовита сама по себе, а часть должна готовиться особым образом. Она смешала всё, как попало. И, боюсь, не впервые.

Мать побледнела.

— То есть она могла… отравить Лизу?

— Не специально, — мягко сказал врач. — Но последствия могли быть куда тяжелее. Девочка сильная. Организм справился.

Он помолчал, затем добавил:

— Вам нужно обратиться в полицию. Таких «знахарей» надо останавливать.

Мать кивнула — и впервые за долгие годы почувствовала не стыд, не страх, а ясный, отчётливый гнев. Она уже давно понимала, что вера в «бабкины травы» — наследие её прошлого, но никогда не думала, что эта вера может стоить здоровья собственному ребёнку.

⸻

О заявлении в полицию она долго не говорила Лизе. Девочка выздоравливала, набиралась сил, а мать не хотела тревожить её раньше времени. Но однажды, когда Лизу разрешили ненадолго вывести на больничный дворик, всё-таки заговорила:

— Солнце моё… Мы должны поехать в деревню. Нужно объяснить полиции, что произошло.

Лиза сжималась, как будто холодный ветер прошёл под рубашкой.

— К Марфе? — тихо спросила она.

— Нет, — сказала мать твёрдо. — Мы туда больше не пойдём. Но нужно поставить точку.

Девочка молча кивнула, и в её огромных глазах зажёгся страх, смешанный с облегчением.

⸻

Возвращение в деревню было тяжёлым. На улице, по которой Лиза когда-то бегала, теперь стояли люди — многие смотрели на них с любопытством, кто-то шептался. Кто-то, наоборот, с опаской отходил в сторону. Весть о том, что Лиза «чуть не умерла у Марфы», уже разлетелась по округе.

К избе знахарки они пришли с участковым — высокий мужчина в форме, с усталым, но доброжелательным взглядом. Он постучал в дверь, но никто не открыл. Постучал ещё раз, громче. Затем осторожно толкнул дверь — та подалась.

Внутри стояла тишина. На столе — те же ступки и связки трав, на полках — банки с тёмными жидкостями. Но Марфы нигде не было.

— Похоже, она ушла… — сказал участковый, осматривая дом. — Соседи говорят, её не видели уже дней пять.

Мать покачала головой:

— Она поняла, что натворила.

Лиза стояла на пороге, цепляясь пальцами за материнское пальто. Знакомый запах трав, когда-то пугающий до дрожи, теперь казался лишь блеклым, слабым эхом пережитого ужаса. И всё же девочка чувствовала, как сердце стучит слишком быстро.

— Ты не обязана заходить, — сказала мать, обняв дочь. — Всё закончилось.

Но Лиза вдруг подняла глаза и тихо прошептала:

— Я хочу.

Мать удивлённо вскинула брови, но не стала отговаривать. Они вошли внутрь. Комната, где Лиза провела те страшные три дня, была такой же, как раньше: низкая кровать, старый стол, грубые тряпки. Но одна деталь изменилась — на подоконнике стоял глиняный горшок. В нём росли растения, совсем не похожие на полевые травы. Их листья были тёмно-фиолетовыми, почти чёрными, а прожилки — алыми.

Лиза подошла ближе. У неё закололо в груди. Эти листья… выглядели точно так же, как те тёмные линии, что царапали её кожу. Она протянула руку, но мать тут же удержала её.

— Не трогай.

Участковый подошёл.

— Заберём на анализ. Что-то тут нечисто.

Он достал пакет, аккуратно сорвал пару листьев, закрыл его и убрал в сумку.

— Мы найдём Марфу. Рано или поздно. Она должна ответить за происходящее.

⸻

Прошло ещё три недели. Лиза полностью поправилась, шрамы почти исчезли, только бледные следы на руке напоминали о пережитом. Она снова бегала, смеялась, играла — правда, иногда внезапно замолкала и долго смотрела куда-то вдаль, будто вспоминала тёмную комнату и запах горьких трав.

Как-то вечером к их дому подъехала машина. Мать выглянула в окно — на пороге стоял тот самый участковый.

— Нашли? — спросила она, даже не здороваясь.

— Нет, — покачал он головой. — Но… результаты анализа готовы. И, честно говоря, это странно.

Он развернул бумаги.

— У Марфы в доме действительно было несколько опасных растений. Но они… не должны были вызвать таких сильных повреждений. Сыпь — да, раздражение — да. Но не такие глубокие воспаления, какие были у вашей дочери. Похоже, что в мази был ещё какой-то компонент. Но мы так и не смогли определить его.

Мать побледнела.

— Не смогли определить? Совсем?

— Мы передали образцы в областную лабораторию. Они тоже ничего не нашли. Ничего из известных элементов. Как будто… — он замялся, — как будто там было что-то, что нельзя исследовать обычными методами.

Мать молчала.

— А самое странное, — продолжил он, — что в горшке, который мы забрали, растения начали увядать… но не как обычные травы. Они просто исчезли. Растворились. Исчезли буквально за сутки.

Он убрал бумаги.

— Возможно, она действительно использовала что-то необычное. Что-то старое. Что-то, о чём знают только такие знахарки, как она.

Мать шумно выдохнула. Лиза, стоявшая рядом и слушавшая разговор, крепко прижалась к маме.

— Главное, что девочка в порядке, — сказал участковый. — А Марфу мы ищем. Уверен, найдём.

Он ушёл, а в доме повисла тишина.

Позже в тот вечер Лиза подошла к зеркалу в спальне. Сняла кофту. Провела рукой по бледным следам на коже. И вдруг ей показалось, что под кожей, под светлой поверхностью, где-то глубоко-глубоко, едва заметно проступает тонкая темноватая линия — будто тень.

Её нельзя было разглядеть без света. И она исчезла почти сразу, как Лиза моргнула. Но девочка знала: это не было иллюзией.

Она ещё долго стояла перед зеркалом, пытаясь понять, что именно чувствует: страх, тревогу, или странную тихую уверенность в том, что история ещё не закончена. Хотя все вокруг говорили, что всё позади.

Лиза подняла глаза, посмотрела на своё отражение и тихо прошептала:

— Я больше не боюсь.

И впервые за долгое время почувствовала — это правда.

Конец.