ТАЙГА, БУТЫЛКА И ЛЮБАША

ТАЙГА, БУТЫЛКА И ЛЮБАША

Загнался мужик в самую глушь тайги — лес валить, на вахту. Месяц работает, второй, третий… Кругом только шум сосен, треск сучьев и запах смолы. И вот однажды нахлынуло на него самое обычное человеческое желание — женской ласки, хотя бы немного.

Местные, у костра посмеиваясь, посоветовали:

— Ступай к Любаше. Она тут недалёко живёт. За бутылку — от мужика не откажется.

Мужик подумал, покрутил в руках зарплатную получку, взял бутылку — да и пошёл в сторону заброшенной избушки, где, по слухам, и обитала та самая Любаш

Тайга стояла глухая, вязкая, будто сама не хотела отпускать человека, шагнувшего в её глубину. Вечер сгущался быстрым северным сумраком: небо отсвечивало свинцом, и только на горизонте светился узкий оранжевый язычок заката, словно раскалённый нож.

Мужик — Иван его звали — шагал по тропе, которую могли заметить лишь те, кто месяцами ходил по этим местам. За спиной скрипела полная бензопила и тянулись усталые, оттяжелевшие мысли.

«Вот ведь люди — живут годами, семья, жена, дети… А я? Вахта, работа, палатка да смола под ногтями», — подумал он, встряхивая бутылку, чтобы убедиться: содержимое на месте.

По рассказам мужиков, Любаша была бабой странной: то ли молодая, то ли нет, то ли красивая, то ли просто удачливая. Жила одна-одинёшенька в старой избёнке, которую никто уже и не помнил, с каких времён срубили. Ходили слухи, что она то ли ведьма, то ли лесная знахарка, то ли просто женщина, уставшая от одиночества настолько, что не перебирает в клиентах.

Иван усмехнулся.

— Да что мне. Не ведьма — так какая разница…

Тропа вывела его к поляне, где стояла избушка, покосившаяся, но крепкая. Дымок тонкой струёй поднимался из трубы, значит, хозяйка дома. Дверь была слегка приоткрыта, будто его ждали.

Иван постучал.

— Любаша?

— Входи уж, чего мяться, — услышал он мягкий, низкий женский голос.

Он вошёл — и даже забыл вздохнуть.

Любаша вовсе не была той деревенской шалой, какой он её представлял.

Перед ним стояла женщина лет тридцати пяти, может тридцати семи: тёмные волосы заплетены в толстую косу, глаза зелёные, как мох на камне, губы полные. Одетая просто — в длинную тёплую рубаху, подпоясанную тканым поясом. Красивой её нельзя было назвать в городском смысле — но в тайге, среди бесконечных елей и мужской суровости, она казалась почти нереальной.

Тепло от её печи наполнило маленькую комнату. Пахло сушёными травами, смолой и чем-то сладковатым.

Любаша скользнула взглядом по бутылке.

— Плату вижу. Значит, по делу пришёл?

— По делу, — буркнул Иван, почему-то смутившись.

Она подошла ближе — и вдруг коснулась его руки. Лёгким, почти невесомым прикосновением. Иван ощутил, как поднимается жар, будто от костра.

Но тут же женщина резко отстранилась, словно что-то почувствовала.

Её взгляд стал внимательнее, глубже, колючей.

— Ты с какой стороны пришёл? — спросила она.

— С пилорамы.

— Один?

— Один.

— На тропе… никого не встретил? Странного?

— Да кого я там встречу? — усмехнулся Иван. — Волков что ли?

Но Любаша не улыбнулась — только нахмурила брови.

Она закрыла дверь на деревянную палку и медленно опустила засов.

— Ладно, — сказала она негромко. — Пойдем. Раз уж пришёл… но знай, Иван: ночь сегодня не простая.

— Какая ещё не простая?

— Серая. Лес сегодня злой.

Он хотел было ответить, но в этот момент снаружи протяжно завыл ветер — но не так, как обычно. Не как тайга стонет по ночам.

А будто кто-то… взывал.

Иван вздрогнул.

Любаша положила ладонь ему на грудь, толкнула в сторону лавки.

— Сядь. Не бойся. Пока ты у меня — лес тебя не тронет. Но назад сегодня не пойдёшь.

— С чего это? — нахмурился он.

— Потому что он уже идёт по твоим следам.

Она сказала это так спокойно, будто речь шла о соседе, несущем домой дрова.

Иван непроизвольно сжал бутылку.

— Кто… идёт?

Любаша посмотрела ему в глаза — и он ощутил, будто в груди его открывают старый сундук.

— Не человек.

В этот момент за окном что-то хрустнуло — медленно, тяжело, будто по ветке прошли огромные лапы.

Иван вскинул голову.

Любаша схватила его за запястье.

— Пей, если пришёл по этому. Пока есть время.

— А что там снаружи?

— Потом скажу. Если выживем.

Иван сглотнул. Сердце бухало.

А лес за стеной вновь протяжно взвыл — но теперь Иван различил в этом звуке голос, похожий на голос человека… только сломанный, глухой, будто из-под земли.

Он медленно поставил бутылку на стол.

— Любаша… кто это?

— Тот, кого не должны были тревожить.

— Я никого не тревожил!

— Ошибаешься, Иван. Его следы… ты прошёл по ним.

Она подошла к окну, прикрыла его занавесом из мешковины.

— Сегодня он ищет того, кто нарушил его путь. И если учует человека — не уйдёшь.

Иван сглотнул.

— Любаша… Ты ведьма?

Она улыбнулась — странно, печально.

— Здесь, в тайге, Иван, ведьмами называют тех, кто знает больше других. Но знание — не магия. Оно — расплата.

Лес снова зарычал — ближе. Намного ближе.

Иван сжал кулаки.

— И что делать?

— Ждать.

— А он… уйдёт?

— Если захочет.

Она села рядом, положила ладонь ему на плечо.

— Держись рядом со мной. И не думай выходить наружу. Сегодня — нельзя.

Иван сглотнул. Тепло от её ладони растекалось по телу, но страх пробирал до костей.

И тот момент, когда он пришёл в эту избушку за простой плотской нуждой, вдруг показался чем-то невообразимо далёким и наивным.

Ибо теперь он понимал:

в тайге есть вещи страшнее одиночества.

Иван сидел, будто скованный, вслушиваясь в каждый звук. Пламя в печи потрескивало ровно, но сквозь этот уютный треск начинали прорываться другие звуки — приглушённые, будто кто-то бродил по двору, осторожно переступая.

Любаша стояла у окна, прислонившись к косяку. Её лицо было напряжённым, губы плотно сжаты.

— Не оборачивайся к двери, — тихо сказала она.

— Почему?

— Потому что он чувствует взгляд.

— Кто? — Иван почти прошептал.

Любаша медленно повернулась к нему:

— В тайге есть то, что не любит, когда за ним наблюдают. Оно не животное, не зверь и не человек. Те, кто тут живут десятилетиями, зовут его Переходник. Потому что он бродит между мирами — то здесь, то там. И если кто-то случайно наступит на его след…

Иван сглотнул.

— И что тогда?

— Тогда он ищет нарушителя. Иногда проходит мимо. Иногда… забирает.

Снаружи что-то хрипло шевельнулось. Будто тенью скользнуло вдоль стены дома.

Изба едва слышно треснула, как от давления, или как от чьей-то тяжёлой лапы.

Иван резко встал, хватаясь за топор, висевший у стены.

— Сядь! — скомандовала Любаша.

Голос прозвучал так резко, что он послушался, даже не успев подумать.

— Топор его не остановит. Ты только разозлишь.

Тени от огня плясали по стенам. И казалось, что посреди этих теней мелькают ещё какие-то — чужие, неправильные, движущиеся не так, как должны двигаться тени от огня.

Любаша подошла к печи и кивнула на бутылку.

— Открой.

— На что это сейчас?

— Нужно отвлечь твой страх. Лес его чувствует. Чем сильнее боишься, тем ближе он подходит.

Иван дрожащими руками открутил крышку. Жест показался настолько бытовым, что даже абсурдным — вот сидит мужик, держит бутылку, а за стеной бродит что-то, что не описать человеческими словами.

Он сделал глоток. Горячий огонь спирта разлил тепло по груди.

— И что… он уйдёт?

— Если не почует сильную эмоцию. Страх, гнев, ярость, страсть — всё это его манит.

Она села рядом, подняла голову и посмотрела на потолок.

— Мы должны переждать час. Больше он не задерживается.

Но услышанное Иваном было противоположно её словам: шаги — тяжёлые, уверенные — снова прошли вдоль стены.

Кто бы то ни было снаружи, остановился прямо возле окна.

Потом — резкий скрежет, будто когти прошлись по древесине.

Иван остолбенел.

Любаша резко встала, набросила на окно плотный мешковинный лоскут.

И шёпотом произнесла:

— Не смотри. И не дыши шумно.

Тень за окном остановилась.

Потом — медленно, медленно поднялась.

Как будто кто-то вставал во весь рост.

Рост… был слишком высоким, чтобы быть человеческим.

Тяжёлое дыхание снаружи перекрыло шум ветра.

Хррррр…

Хрррр…

Иван почувствовал, как холодный пот стекает по спине.

Любаша стояла неподвижно, словно статуя. Смотрела перед собой.

И тихо произнесла:

— Он слышит мысли.

Иван сжал зубы. Старался не думать. Но чем больше он пытался не думать, тем сильнее в голове мелькали образы. Страх сталкивался с нужностью, нужность — с паникой, паника — с желанием выбежать наружу…

Снаружи вдруг раздался резкий, низкий, утробный звук — то ли вой, то ли хрип, то ли смех, если бы смех мог быть из другого мира.

Засов на двери чуть дрогнул.

Иван вскочил.

— Он… пытается войти!

Любаша повернулась и почти нависла над ним.

— Сядь. Не смей подходить к двери. Ему не нужен ты. Ему нужно действие. Ошибка. Паника.

Она опустила ладонь на его плечо — уверенно, тяжело.

— Слушай меня внимательно, — сказала она тихо, но так, что Иван сразу замер.

— Если он решит войти — никакой двери его не остановит. Но он не войдёт, если не будет причины. Лес — это порядок. Он живёт по законам. Ты нарушил его след, но не напал. Не бросил вызов. Значит, у тебя есть шанс.

Снаружи снова прошёл шум шагов.

На этот раз — медленнее.

Будто существо принюхивалось.

Заскрипели ступени крыльца.

Любаша закрыла глаза, положила руку на сердце и что-то негромко прошептала — слова были странные, похожие на смесь древнего славянского и какого-то шёпота ветра. Иван не понял ни одного.

Но дыхание за стеной стало медленнее.

А потом — вдруг резко стихло.

Как будто кто-то ушёл прочь в один прыжок.

Повисла тишина.

Любаша открыла глаза.

— Всё. Эта ночь прошла.

Иван медленно опустился на лавку.

— Так… он ушёл?

— На сегодня — да.

— И ты так живёшь каждый день?

Она кивнула, не скрывая усталости.

— Почему ты одна?

— Потому что те, кто живут рядом со мной… долго не живут. Лес ревнив.

Она села напротив Ивана. Свет от печи отражался в её глазах, превращая зелёные радужки в золотистые.

— А тебе… — она внимательно посмотрела ему в лицо — …тебе уйти завтра. И назад в тайгу лучше не возвращаться.

Иван сжал кулаки.

— А если я не уйду?

— Значит, он придёт снова. И второй раз не уйдёт.

Мужчина вдохнул глубоко. Он чувствовал, как его прежняя жизнь — простая, рабочая, пусть тяжёлая, но понятная — начинает рушиться. Тайга открыла ему что-то такое, что нельзя «не знать».

Любаша отвернулась к печи и сказала почти беззвучно:

— Теперь ты увидел то, что видят только избранные. Но избранными становятся либо те, кого лес отметит… либо те, кого он заберёт.

Иван поднялся.

— Я хочу знать правду. Кто ты? И что это было?

Любаша замерла, как будто собираясь с силами.

Потом обернулась.

— Если хочешь правду… тогда слушай. Но знай: после этой ночи у тебя уже не будет той жизни, что была раньше.

Ты перешёл его след. И теперь тайга тоже перешла твой.

 

 

Иван стоял посреди маленькой избушки, освещённой только огнём печи, и ощущал, как мир вокруг будто стал плотнее. Даже воздух казался вязким — как мед, через который приходится пробираться.

— Говори, — хрипло произнёс он. — Я хочу знать всё.

Любаша долго смотрела на него. Её глаза, зелёные и темнеющие в тени, будто пытались решить: достоин ли он услышать то, что обычно уходит в землю вместе с теми, кто это знает.

— Хорошо, — сказала она наконец. — Но ты не перебивай. Здесь каждое слово — не просто рассказ. Это уже часть судьбы.

Она села ближе к огню, поджав под себя ноги. Иван опустился напротив, чувствуя, как растёт странное тепло — то ли от печи, то ли от того, что должен услышать.

Любаша начала говорить тихо, но предельно отчётливо:

— В этой тайге издавна живёт Старый Путь. Люди так его называли — ещё те, которые ходили сюда задолго до русских, до казаков, до ссыльных. Путь — это не дорога. Это… сущность. Дух. Перемена. Стык миров.

Она подняла глаза на Ивана.

— Когда-то здесь жили древние роды. Они верили, что лес — живой, что у каждого дерева есть память. И что иногда лес выбирает человека себе. Чтобы тот служил границе между живыми и ушедшими. Звали его Хранителем Пути.

Иван сглотнул.

— Ты хочешь сказать, Переходник — это… этот Хранитель?

— Нет. — Любаша покачала головой. — Хранитель — человек. Живой. Такой, как ты.

— А Переходник?

— Это тот, кто не стал Хранителем, хотя был предназначен им стать.

В избе стало как будто холоднее.

— Когда человек отказывается от Пути, лес его не отпускает. Он остаётся… но уже не человеком. Не зверем. Не духом. Он между. Всегда голодный. Всегда ищущий. Он видит тех, кто перешёл его след, потому что сам когда-то был человеком и помнит, что значит выбирать.

— Но почему он охотится?

— Потому что не терпит новых избранных.

Иван почувствовал, как в груди сжимается что-то ледяное.

— Подожди. Ты хочешь сказать…

— Да, — сказала Любаша спокойно. — Тайга отметила тебя.

Иван резко вскочил.

— Нет! Я обычный работяга! С пилой, с зарплатой, с вахтой! Я не…

— Хранители никогда не бывают «особенными» до того дня, пока лес не выбирает их, — перебила его Любаша. — Все думают, что призванный — это какой-нибудь старец, колдун, знахарь. Но чаще всего — обычный мужик, который наступил не туда. Которого заметил Путь.

Иван шагнул назад.

— Я не хочу!

— Это не спрашивают.

Её голос стал жёстким — не грубым, но таким, что спорить было невозможно.

— Почему он пришёл сегодня? Потому что ты прошёл по следу. Но настоящий след — не в земле. Он теперь на тебе.

— На мне?!

— На твоей тени, Иван.

Снаружи снова хрустнула ветка, но уже далеко. Лес будто напоминал о себе.

— А ты… — Иван тяжело дышал. — Ты кто тогда?

Любаша отвела взгляд.

— Я — тоже отмеченная.

И только после долгой паузы добавила:

— Но я отказалась.

Иван замер.

— То есть ты тоже… могла быть Хранительницей?

Она кивнула.

— Десять лет назад. Лес выбрал меня. Я должна была принять. Но я испугалась. Бежала из поселка, из жизни. Спряталась. Думала, уйду — и всё закончится. Но Переходник пришёл за мной тоже. Только не забрал.

— Почему?

— Потому что он… узнал меня.

— Узнал?

— Я была предназначена стать тем, кем стал он. Мы одинаковые. Два отказавшихся. Но он ушёл в тень. А я… осталась между. Понимая то, что уже нельзя изменить.

Она усмехнулась — горько, безрадостно.

— Я не могу умереть здесь, Иван. Лес меня не отпустит. И не могу уйти. Я застряла в этом круге.

Она подняла на него взгляд — впервые по-настоящему открытый.

— А ты — ещё нет.

Иван почувствовал, как мысли словно захлестывает поток. Ему казалось, что пол уходит из-под ног, а мир сжимается до маленькой комнаты, где сидят они двое и огромная тайга, дышащая за стеной.

— Что мне делать? — шёпотом спросил он.

Любаша выдохнула.

— Завтра на рассвете ты должен уйти. Быстро. Не оглядываясь. Не ступая на старую тропу. До ближайшего посёлка — двенадцать километров. Дойдёшь — спасёшься.

— А он?

— Он пока насытился твоим страхом. Он уйдёт глубже. До следующей ночи его точно не будет. Успеешь.

Иван сел рядом с ней.

— А ты? Что будет с тобой?

Любаша тихо закрыла глаза.

— Я останусь здесь. Меня лес уже держит. Я давно отдала ему часть себя.

Иван почувствовал что-то странное — злость? Сочувствие? Непонятную привязанность? Он не понял.

— Так не бывает, — сказал он твёрдо. — Ты не можешь просто… ждать конца.

— Конца у меня нет, Иван, — она слабо улыбнулась. — Это и есть наказание.

Он посмотрел на её руки — красивые, женские, но с едва заметными линиями, как будто ожоги старые. Он впервые подумал, что, может, эта женщина действительно проживает уже не один десяток лет здесь, за границей времени.

Любаша поднялася, подошла ближе и неожиданно взяла его ладонь в свою.

— Уйди отсюда. Уйди завтра. И никогда не возвращайся. Тайга своих не отпускает дважды.

Иван медленно сжал её руку.

— Пойдём со мной.

Она тихо рассмеялась, но в этом смехе было больше боли, чем радости.

— Мне туда нельзя. Я стану приманкой. Лес пойдёт за мной. И тогда не только ты погибнешь.

Она убрала ладонь.

— А если я останусь? — спросил Иван вдруг.

Любаша вскинула голову.

Её взгляд стал острым.

— Если останешься… — она медленно прошла к двери и положила ладонь на шершавое дерево — …тебя заберёт Путь.

— Может, я справлюсь?

— Не справишься. Никто ещё не справился. Даже он.

— Переходник?

— Да. Он тоже когда-то пытался бороться.

Она обернулась.

— И стал тем, что сегодня ходило у наших стен.

Иван подошёл ближе.

— А если мы будем… вместе?

Любаша на мгновение застыла.

В её глазах мелькнуло что-то, что она явно пыталась спрятать.

— Иван… — она проглотила комок в горле. — Если мы будем вместе — лес уничтожит тебя первым. За то, что ты тронул его знак. А меня — за то, что осмелилась желать жизни.

Она отвернулась.

— Тайга не любит любви. Она ревнива. Она забирает всё, что ей мешает.

Иван шагнул ближе.

— Но ведь ты… живая. И я живой. Значит, что-то можно изменить.

Любаша тихо выдохнула.

— Только одно.

— Что?

— Ты должен уйти. Пока можешь.

Иван почувствовал, как внутри что-то ломается. Он понимал: если уйдёт — никогда больше не увидит её. Если останется — погибнет. А может, станет тем, что бродит по ночам среди кедровых стволов, скрипя когтями по коре.

За стеной снова прошёл ветер. Пламя в печи качнулось. Лес будто слушал — выжидал.

Иван сел и закрыл лицо руками.

Через мгновение почувствовал, как Любаша кладёт ладонь на его волосы, аккуратно, как женщина, которая давно не прикасалась ни к одному человеку.

— Спи, — сказала она тихо. — До рассвета он не вернётся. А на рассвете ты уйдёшь.

Но Иван не был уверен, что сможет.

И не был уверен… что хочет.