Чтобы выжить, я стала мёртвой для детей
Моя родная дочь столкнула нас в пропасть.
И пока я лежала внизу на ледяной земле, не чувствуя тела, с раздробленными костями и тёплой кровью, заливающей глаза, я расслышала почти неслышный голос мужа:
— Не шевелись, Анна. Сделай вид, что ты мертва.
Но ужас заключался не в самом падении с тридцатиметровой высоты.
Самым страшным оказался тайный груз, который наша дочь несла в себе двадцать лет — и который в эту минуту наконец вышел наружу. Я никогда бы не подумала, что в пятьдесят восемь мне придётся изображать смерть, чтобы спастись от собственных детей.
Тридцать пять лет я создавала то, что считала образцовой семьёй. Наши утра начинались с аромата свежего кофе и щебета птиц на холмах под Лионом. Я преподавала литературу в лицее, а Жан работал в своей мастерской, создавая мебель вручную.
У нас было двое детей: старший сын Жюльен — яркий, уверенный, всегда готовый постоять за родных, и Клэр, младше его на пять лет — молчаливая, замкнутая, всё подмечающая.
По воскресеньям мы собирались за большим столом, который Жан вырезал сам. Жюльен с воодушевлением делился мечтами об архитектуре, а Клэр тихо водила вилкой по тарелке, избегая встречаться с нами взглядом.
По вечерам мы с Жаном гуляли вдоль набережной Соны, говорили о будущем, о пенсии, о путешествиях — когда дети заживут собственной жизнью. Я была уверена: я счастлива.
Всё рухнуло в одну сентябрьскую ночь двадцать лет назад.
Жюльен не вернулся домой после встречи с друзьями. Мы ждали до рассвета, обзванивали всех, страх разрывал изнутри. Клэр закрылась в своей комнате, объяснив это подготовкой к экзаменам. Тогда это показалось странным… но я не придала значения.
На рассвете Жан вместе с соседями отправился на поиски.
Тело Жюльена нашли на дне оврага неподалёку от Роны. Полиция решила, что это была трагическая случайность — падение в темноте.
Я не сомневалась ни мгновения.
Как я могла допустить иную мысль?
Время шло.
После гибели брата Клэр изменилась. Она стала внимательной, заботливой, брала на себя домашние дела, чаще бывала рядом. Я решила, что так она переживает утрату.
Это было самым жестоким моим заблуждением.
Прошли годы.
Клэр вышла замуж за Марка — спокойного, неприметного мужчину из соседней деревни в Провансе. У них родились двое чудесных детей. Впервые за долгое время мне показалось, что судьба даёт нам второй шанс.
Марк называл меня «мамой», а Клэр пошла по стопам отца, открыв собственную столярную мастерскую. Казалось, семья наконец зажила без боли.
И теперь, лёжа на дне оврага, с переломанными рёбрами и железным привкусом крови во рту, я понимаю: это счастье было тщательно выстроенной иллюзией.
Первые тревожные звоночки появились несколько месяцев назад, когда мы с Жаном решили пересмотреть завещание. Дом у Луары, земля, доставшаяся мне от родителей, и накопления — всё вместе тянуло примерно на 1,8 миллиона евро.
Именно Клэр настаивала на визите к нотариусу.
— Мама, папа, вам уже за пятьдесят пять. Нужно всё оформить правильно, — сказала она с улыбкой, которая теперь кажется мне пугающей.
Марк сжал мою руку. Его пальцы были холодными — теми самыми, что позже предадут нас.
Жан крепче стиснул мою ладонь. Его дыхание стало неровным.
— Анна… не двигайся. Слушай. Они идут вниз
Жан был прав.
Я услышала осторожные шаги, сдержанные, выверенные, словно люди, спускавшиеся к нам, заранее репетировали каждое движение. Камешки срывались вниз, ударялись о выступы, замирали. Я не открывала глаз. Даже дыхание старалась удерживать в груди, считая удары сердца, которые отдавались болью в висках.
— Проверь, — раздался голос Клэр. Холодный. Ровный. Совсем не тот, которым она когда-то просила меня заплести ей косу перед школой.
— Они должны быть мертвы, — ответил Марк. — С такой высоты…
Шаги приблизились. Я почувствовала тень над собой, словно кто-то наклонился. Запах знакомого парфюма — подарок на прошлое Рождество — ударил в нос. В этот миг мне захотелось закричать, вскочить, схватить её за плечи и спросить: «Почему?» Но тело не слушалось. Да и Жан незаметно сжал мои пальцы, напоминая: одно неверное движение — и всё кончено.
— Мама… — прошептала Клэр. В её голосе не было ни дрожи, ни сомнения. — Прости. Так должно было случиться.
Она наклонилась ниже. Я ощутила, как её пальцы коснулись моей шеи, проверяя пульс. Сердце билось так громко, что я была уверена: она его услышит. Но Клэр отдёрнула руку.
— Всё, — сказала она. — Пойдём. Здесь нам делать больше нечего.
Они ушли.
Шаги удалялись, растворяясь в ночи, и только тогда я позволила себе вдохнуть. Воздух обжёг лёгкие, боль вспыхнула во всём теле, и я едва не потеряла сознание.
— Анна… — прошептал Жан. — Ты жива?
Я хотела ответить, но вместо слов вырвался хрип. Он понял. Медленно, с нечеловеческим усилием, мы пролежали ещё несколько минут, прежде чем рискнули пошевелиться. Любое движение отзывалось вспышками боли, но страх быть обнаруженными был сильнее.
— Они убили Жюльена, — сказала я наконец. Слова прозвучали чужими, словно их произнёс кто-то другой. — Это была она. Всё это время… это была она.
Жан закрыл глаза. Я видела, как по его щеке скатилась слеза, смешавшись с пылью и кровью.
— Я догадывался, — глухо произнёс он. — Но не хотел верить.
Он рассказал мне то, чего никогда не осмеливался сказать раньше. Несколько лет назад, перебирая старые документы в мастерской, он нашёл дневник Жюльена. Там были записи о ссорах с Клэр, о её зависти, о страхе. В последней записи сын писал, что собирается поговорить с родителями, что больше не может молчать.
— Я тогда подумал, что это подростковые фантазии, — прошептал Жан. — Что я плохой отец, раз вижу в дочери угрозу. Я сжёг дневник.
Я закрыла глаза. В груди что-то оборвалось. Наш сын пытался спастись. А мы не услышали.
Ночь тянулась бесконечно. Мы понимали: если нас не найдут до утра, шансов выжить почти не останется. Телефон Жана разбился при падении, мой остался наверху, в машине Клэр. Оставалось только надеяться.
И чудо произошло.
На рассвете мы услышали голоса. Туристы. Кто-то заметил машину, брошенную у края дороги, и спустился посмотреть. Когда нас увидели, началась суета, крики, вызов спасателей. Я потеряла сознание, чувствуя, как меня поднимают на носилках.
Очнулась я уже в больнице. Белый потолок, резкий запах антисептика, монотонный писк аппаратов. Боль была притуплённой, далёкой. Рядом сидел Жан — бледный, с перевязанной рукой, но живой.
— Они думают, что это несчастный случай, — сказал он тихо. — Клэр уже была здесь. Плакала. Говорила, что мы сорвались сами.
Я закрыла глаза. Значит, игра продолжается.
Следующие дни превратились в кошмар, растянутый во времени. Следователи задавали вопросы, врачи проводили процедуры, Клэр приходила каждый день — с цветами, с детьми, с идеально отрепетированной заботой. Она держала меня за руку, называла «мамочкой», а я смотрела на неё и видела пропасть.
Но она допустила ошибку.
Однажды, когда она наклонилась ко мне, я тихо сказала:
— Ты проверяла пульс неправильно. Нужно было дольше.
Её пальцы дрогнули. Всего на секунду. Но я увидела страх. Настоящий.
В ту же ночь я рассказала всё следователю. О Жюльене. О завещании. О падении. Жан подтвердил каждое слово. Дело пересмотрели. Начались допросы. Марк сломался первым. Он признался, что Клэр давно говорила о «несправедливости», о том, что брат всегда был любимцем, что всё состояние должно принадлежать ей. Он знал о смерти Жюльена. Он помогал скрывать правду.
Клэр арестовали через неделю.
Суд длился долго. В зале было тихо, когда зачитывали приговор. Клэр не плакала. Она смотрела на нас с ненавистью и облегчением одновременно, словно наконец избавилась от груза.
Её приговорили к пожизненному заключению. Марк получил меньший срок. Детей передали под опеку государства.
Мы с Жаном продали дом. Уехали. Теперь мы живём у моря, в маленьком доме, где по утрам пахнет солью и ветром. Я больше не преподаю. Жан больше не работает с деревом. Мы учимся жить заново — медленно, осторожно.
Иногда по ночам мне снится пропасть. Но чаще мне снится Жюльен — живой, улыбающийся, с чертежами под мышкой. Я просыпаюсь и понимаю: правда, какой бы страшной она ни была, всё же лучше лжи.
Я выжила.
Чтобы помнить.
Чтобы больше никогда не притворяться мёртвой ради чужих тайн.